О том, как зекам важно, чтобы на воле их любили и ждали
| Продолжение. Начало в The New Times № 27, 29, 35, 38, 42 за 2011 г. и № 1–2, 9, 17, 23–24, 29, 43-44 за 2012 г. и в №11, 16, 21, 31, 34 за 2013 год |
ИК-7, где содержится Михаил Ходорковский. 2011 г.
На зоне, как, впрочем, и по другую сторону «колючки», читающая публика — обычно люди постарше. В лагере молодежь предпочитает телевизор — музыкальные клипы.
Поэтому совсем молодой паренек, не расстающийся с книгой, невольно привлекал внимание уже этим, а еще его добродушная улыбка.
В остальном он выглядел обычно. Здесь хватает таких — с достаточно живым взглядом и парой татуировок — привет из колонии для несовершеннолетних; во «взрослых» тюрьмах теперь «разрисовываться» непопулярно.
Однажды он подошел ко мне, попросил книжку. Выяснилось, что Леша (так звали паренька) любит фэнтези, окончил школу, сидит по 158-й статье — воровство. С приятелями лазили по пустым дачам, попались. Потом — опять. Колония для «малолеток». Там и исполнилось 18. Сюда привезли «досиживать». Уже два года как здесь. Скоро УДО.
Как-то заметил, что Леша вместо привычного чтения нервно бродит вдоль барака и временами обреченно машет рукой, будто ведет с кем-то безнадежный диалог.
Подошел.
— Что случилось?
— С УДО проблемы.
— Какие еще проблемы?
В лагерях проблемы с УДО обычно двух типов (если забыть о коррупции, которая и проблема, и решение). Во-первых, освободиться досрочно сложно тому, кто ссорится с администрацией. Во-вторых, «профучет», то есть такая незаконная практика, когда ФСИН выступает в роли суда, устанавливая дополнительные ограничения на досрочное освобождение в зависимости от статьи сидельца.
Но здесь явно не тот случай: и статья, и человек обычные.
— Так какие еще проблемы? — спрашиваю.
Здесь Лешу вдруг «пробивает», он начинает рассказывать.
Отец пил. Недавно умер. Мать пила. Лишили родительских прав. Его с двумя сестрами отправили в приют. Потом маме сделали онкологическую операцию. Она бросила пить. Забрала девочек из приюта, а ему пришлось ехать в детдом. Рубец по всему сердцу. Из детдома — в колонию. Сестры подросли, им уже 18. Мама жива. Все в порядке. Полгода назад обещали приехать на свидание. Он неделю бегал по колонии. Правдами и неправдами упросил другого человека отдать ему ранее зарезервированное свидание (в колонии с комнатами не очень просто). Ждал. Ждал. Здесь люди в день свидания с утра сами не свои. Сравнимо лишь с преддверием освобождения. Не приехали. По телефону через неделю сказали: мол, не получилось.
„
А теперь — УДО. Чтобы отпустили, в нашем бюрократическо-полицейском государстве ты, сидя в колонии, должен достать справки, что у тебя есть жилье и работа. Он попросил маму и сестер. Они сказали: нет времени
”
Опять рубец на сердце.
А теперь — УДО. Чтобы отпустили, в нашем бюрократическо-полицейском государстве ты, сидя в колонии, должен достать справки (пусть самые фиктивные), что у тебя есть жилье и работа.
Он попросил маму и сестер. Они сказали: нет времени.
— Некуда мне идти — и незачем, — подвел черту Леша.
Понимаю, не в справках дело. Слепить их недолго — бывшие сокамерники помогут. Якорь потерян. Ни девушки, ни тем более жены. Когда? Тюрьма с 16 или 17 лет. Отца потерял, а здесь получается — мать и сестры отказались.
Сказать нечего, кроме обычного: «Держись, парень».
И стыдно признаться, ощутил радость в душе от того, что самому не пришлось столкнуться с подобным предательством. Что самого ждут и любят.
Подумайте, сколько таких брошенных парней по российским тюрьмам! Сколько их там, из-за отчаянной попытки вернуть себе внимание, ощутить свою нужность в мире, где оказались чужими для самых близких.
Он бродил еще день. Потом по пустяку сцепился с другим арестантом. Неделю за это отрабатывал «дополнительную трудовую повинность». Взял себя в руки и написал письмо приятелям, чтобы прислали справки.
Внешне все вернулось в свою колею.
Только Леша больше почти не улыбается.
фотография: Василий Попов