Беспрецедентная волна
Слова «беспрецедентная волна солидарности» в прошлый раз я писала, когда читатели в интернете менее чем за четыре дня собрали необходимые деньги, чтобы спасти New Times от несправедливого штрафа. Нехорошо повторяться, но есть надежда, что делать это приходится не в последний раз: беспрецедентная волна солидарности менее чем за четыре дня вынудила МВД не только отпустить журналиста «Медузы» Ивана Голунова, обвиненного полицейскими в наркоторговле, но и всерьез взяться за должностных лиц, ответственных за его преследование. Петицию в его защиту на момент написания этой статьи подписали более 180 тыс. человек, и несмотря на то что Иван уже на свободе, продолжают подписывать: дело уже не только в судьбе отдельного человека.
Три крупнейших деловых газеты страны вышли с одинаковыми первыми полосами «Я – Иван Голунов», и тираж снесли из киосков в первые часы. От перепостов антикоррупционных расследований Голунова все эти дни в сети рябило в глазах. Подняли свой голос даже сотрудники официозных СМИ — вероятно, скорее из корпоративной солидарности, чем из общечеловеческой, но и то хлеб. Вероятно, потому что им «разрешили», или хотя бы намекнули, что можно — но и этого никогда бы не случилось, если бы общественная реакция не была такой сильной и не нарастала настолько стремительно.
Дело Голунова зацепило сразу многие проблемы: коррупция и профанация выборов, полицейский беспредел и использование силовиков в политических и бизнесовых разборках, свобода слова и — возможно, в особенности — «народная» 228 статья, угрожающая фактически любому
Несмотря на то, что редакция «Медузы» после освобождения своего журналиста выступила против проведения шествия, которое изначально планировалось в его защиту, изрядно тем дезориентировав потенциальных участников, 12 июня на улицы Москвы вышло несколько тысяч человек. Дело закончилось жестоким разгоном и массовыми задержаниями; в первую очередь, и несомненно демонстративно, разозленные полицейские хватали журналистов при исполнении — впрочем, из ОВД их так же систематически выпускали без претензий: уж слишком большой резонанс получила ситуация.
Это — снова — новый уровень солидарности, накопленный социальный капитал, новое качество коллективного действия. До сих пор если общественному движению удавалось вырвать из рук репрессивной машины несправедливо обвиненного, то это становилось результатом многомесячной, а то и многолетней работы правозащитников, адвокатов, длительного и систематического общественного протеста — даже в тех случаях, когда интересантами дела оказывались отнюдь не пресловутые «кремлевские башни», а силовики или чиновники средней руки. И как правило, результатом становилась не полная реабилитация подследственного, а какой-нибудь суррогат: условный срок, приговор «по отсиженному», быстрое УДО, как Оюбу Титиеву, или что-нибудь в этом роде. Известно было, что система в целом не сдает своих, а силовые структуры практически никого не выпускают с миром.
И какой бы удар по этому чувству солидарности ни нанес необдуманный демарш редакции «Медузы», упустившей замечательную возможность промолчать после столь значительной победы, важнее то, что люди наглядно увидели — в очередной раз, но и в новом качестве — как быстро теперь раскручивается воронка коллективного действия, когда повод к возмущению цепляет самые насущные и болезненные проблемы общества. А дело Голунова зацепило сразу многие: коррупция и профанация выборов, полицейский беспредел и использование силовиков в политических и бизнесовых разборках, свобода слова и — возможно, в особенности — «народная» 228 статья, угрожающая фактически любому, в том числе и тем, кто, как Иван, не прикасался к нелегальным наркотикам никогда в жизни.
«Народная» статья УК
В 2018 году, по официальным данным Судебного департамента, по «наркотическим» статьям УК было осуждено 92,5 тыс. человек — в основном, разумеется, по 228-й, «народной» статье, карающей, теоретически, только потребителей наркотиков, а не торговцев; из них 38,5 тыс. отправились в места лишения свободы. Это каждый седьмой осужденный, и каждый пятый отправленный за решетку в стране в целом.
Но с практикой по тому конкретному составу, который вменяли Ивану Голунову, все обстоит намного жестче, чем с «наркотическими» статьями в целом. Статья 228.1. «Незаконные производство, сбыт или пересылка наркотических средств», по идее направленная против серьезных наркоторговцев, которых не может быть много, по факту применяется против любого, у кого нашли больше определенного количества наркотика — раз хранил много, значит, хотел сбывать. По ней не бывает оправданий и практически не применяются иные, чем лишение свободы, наказания. Так, по тому конкретному составу, который предъявляли Ивану (228.1 часть 4, со сроком заключения от 10 до 20 лет), за год оправданы 2 человека из почти 10 тыс. осужденных, и еще дважды было признано отсутствие состава преступления. Не было прекращено ни одного дела в связи с деятельным раскаянием — что было бы крайне странно, если бы статья применялась по делу, то есть, для борьбы с серьезными организациями распространителей наркотиков, где можно «раскрутить» на сотрудничество одного, чтобы добраться до других. И лишь 326 человек получили иные, чем лишение свободы, наказания, в основном условный срок.
Всего из десяти тысяч обвиненных 99,6% были осуждены и 97% осужденных уехали на зону. Это весьма показательная жестокость, даже для российской правоприменительной практики — за простое убийство, скажем, и сроки дают поменьше, и оправдывают раз так в десять чаще.
Практика российской полиции устроена так, что все это делается систематически и постоянно, в отношении тысяч людей, и не защищен практически никто. Политическая система, в свою очередь, устроена так, что эти проблемы невозможно не только решать, но даже и обсуждать
Российская наркополитика устроена так, что в ней нет ничего, кроме уголовной репрессии. Ни помощи зависимым, ни программ снижения вреда, ни реабилитации для «завязавших»; даже прямая и недвусмысленная антинаркотическая пропаганда чревата серьезными неприятностями: простой разговор о механизме зависимости, или о сравнительном вреде разных веществ уже может обернуться обвинениями в «пропаганде наркотиков», понимаемой весьма расширительно. Российский суд, как мы знаем, никого не оправдывает и не подвергает сомнению показания полицейских — особенно в таких делах, как эти, где нет ни потерпевшего, ни, часто, независимых от полиции свидетелей, а подсудимый, в силу одного уже слова «наркотики» в обвинении, не вызывает у суда ни малейших симпатий. Российская правовая система устроена так, что в ней ничего не стоит превратить эпизодического потребителя наркотиков в распространителя, мелкого распространителя — в крупного наркоторговца (для этого нужно только поиграть размером найденной партии или нарисовать в материалах дела «преступную группу» из неустановленных лиц), а человека, ни разу не бравшего «вещества» в руки — в любого из них, как едва на наших глазах не сделали с Голуновым — и при помощи ровно тех нехитрых и очень топорных приемчиков, которые там были применены. Практика российской полиции устроена так, что все это делается систематически и постоянно, в отношении тысяч людей, и не защищен практически никто.
Российская политическая система, в свою очередь, устроена так, что эти проблемы невозможно не только решать, но даже и обсуждать толком. На выходе имеем систему, где люди садятся за кулинарный мак или просто за то, что попались невовремя в поле зрения полиции; систему, где доктора боятся выписать пациентам легальные обезболивающие, а подброс наркотиков становится универсальной палочкой-выручалочкой для расправы с любым, у кого есть мало-мальски влиятельный враг, способный договориться с не самым крупным полицейским начальником, а то и просто с оперативником. И — в еще больших масштабах по числу пострадавших — все это способствует мелкому произволу силовиков на улицах, где угроза подкинуть наркотики не так часто осуществляется, как используется в качестве средства принудить кого угодно к подчинению любым незаконным требованиям, или вытрясти взятку, или просто унизить.
Возможно, это — всех касающееся — обстоятельство и послужило триггером, сподвигнувшим встать на защиту Ивана многих из тех, кто до тех пор оставался в стороне от так называемой «политики» — то есть от тем общественной жизни, узурпированных начальством и табуированных к обсуждению под страхом серьезных жизненных неприятностей. А когда беспокойство по поводу конкретной проблемы начинает привлекать в протест множество новых людей и, тем более, грозит оформиться в систематическое движение, власть вынуждена прислушиваться.
Иван на свободе. Начнутся ли более существенные подвижки в правовом и правоприменительном поле, зависит от того, насколько последовательно общество будет продолжать обращать внимание на подобные инциденты и проявлять ту самую солидарность, которая так помогла Ивану.
* Автор – социолог, доцент департамента социологии ВШЭ, Санкт-Петербург, в прошлом директор Института проблем правоприменения при ЕУСПб
