Дорога к джихаду

21 июня боевики Дагестана, Чечни, Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии разместили в YouTube видеоролик, где присягнули на верность Абу Бакру аль-Багдади — лидеру террористической организации «Исламское государство», запрещенной в России. На следующий день ИГ* заявило о планах создать на Северном Кавказе «вилаят» — свою провинцию. Но и без того молодежь кавказских республик России едет в Сирию — воевать на стороне террористов. The New Times отправился в Грозный — выяснить, что заставляет жителей Чечни делать такой выбор

Секретарь Совета безопасности РФ Николай Патрушев с обезоруживающей простотой ответил на вопрос корреспондента газеты «КоммерсантЪ», поинтересовавшегося, как можно остановить поток добровольцев, стремящихся из России в «Исламское государство»*: «На сегодняшний день я не вижу такой возможности». (См. так же The New Times № 17 от 25 мая 2015)  И тут же обвинил в происходящем Соединенные Штаты с их политикой двойных стандартов. Следов деятельности американцев в столице Чечни нет. Зато есть люди, которые уже побывали в ИГ* и вернулись.

Мы встречаемся с Саидом Мажаевым в сквере рядом с Домом печати. У Саида ровная аккуратная борода и рубашка от Armani. Здание, практически полностью сгоревшее во время атаки боевиков запрещенной в России группировки «Имарат Кавказ» в декабре прошлого года, сияет новыми синими и зелеными стеклами. В мусульманском мире Рамадан — месяц поста, когда до захода солнца нельзя ни пить, ни есть.

«Все началось с видеоролика, который кто-то скинул мне в WhatsApp. В нем показывают, как убивают детей, мирных жителей — страшно. И на этом фоне призывают мусульман: в исламе все друг другу братья и сестры, и если кто-то в чем-то нуждается, нужно отозваться. Это — священный долг каждого».

Когда Саид решил помочь «братьям», ему было 20 лет. Он говорит, что для принятия решения потребовалось четыре месяца общения с друзьями в группе в социальной сети «Одноклассники».

«Никто не накачивал меня наркотиками, никто не применял гипноз. Меня ослепила идея — никто не смог бы меня остановить».

В 2013 году он учился в техникуме на программиста и в Исламском университете. Убедил родителей, что нужно продолжить учебу в Турции. Больше ни с кем, кроме сетевых друзей, это не обсуждал. Такси — автобус до Баку — аэропорт, и в тот же день вылет в Стамбул.

«Мне сказали два номера, по которым я должен позвонить в Турции. Когда самолет приземлился, я набрал первый, но он не ответил. По второму номеру трубку взял молодой человек. Мы разговаривали по-русски. Как я понял, он находился в Сирии. Он сказал, что встретить меня некому, и начал объяснять маршрут. А я не знаю даже, как из аэропорта выйти. Хорошо, что там был местный чеченец — я ему трубку передал. Он понял, что я собрался в Сирию, и попытался меня отговорить. Напрасно».

Земляк показал, где находится автобусная станция. Оттуда Саид добрался до турецко-сирийской границы.

«Позвонил по тому же номеру, пришел проводник-турок. Он отвел меня к микроавтобусу, в котором было человек десять таких же, как и я. Нас отвезли в какой-то дом. А там 30 человек: немцы, французы, арабы. Вечером нас повели переходить границу. Нужно было перейти через поле. Турок велел бежать изо всех сил. Бежим, слышим: начали стрелять. Ничего, справились».

Как говорит Саид, в первую очередь отбирают паспорта и заставляют принять присягу своему командиру.

«Мне сказали, что если я не буду выполнять всех указаний командира, то понесу серьезное наказание. И тут я понял — это рабство. Мне объяснили, что паспорт заберут в любом случае. Они сказали: «Разве ты не приехал сюда умирать?» А я думал, что буду помогать мирным людям».

Потом новобранцев отвезли в лагерь, где каждого «пробивали»: узнавали, какие цели в Сирии, какие убеждения, через кого приехал. Саида отправили в джамаат — подразделение — только через шесть дней: когда дозвонились до человека, который призвал его в Сирию и смог за него поручиться.

«Люди с «Имарата Кавказ»* забрали меня. Выдали автомат, объяснили как им пользоваться — все, никакой специальной подготовки не было. Я охранял какие-то склады с боеприпасами и границу полгода».

«Я ездил на рынок за продуктами пять-шесть раз в неделю. Рядом было интернет-кафе. Заскочишь минут на 10–15, пообщаешься с родными — с отцом, с матерью. Я им говорил, что тут такие правила в университете: мол, телефоны отвлекают нас от учебы. Через три месяца я сказал жене правду о том, где нахожусь и что хочу отсюда выбраться. Мы договорились, что она приедет в Турцию, а я отпрошусь у своего амира повидаться с семьей. Правда, у нас так не получилось — меня не отпустили. Я смог выбраться, только когда получил ранение. Снайпер подстрелил в левое бедро. Ничего, ранение сквозное. Меня отпустили подлечиться: сказал, раны ноют. Как только встретился с женой, сразу позвонил матери, все рассказал. В апреле она приехала. Правда, вернулся домой я только 15 мая: в Стамбуле родился мой первенец, мы ждали документы».

Еще он говорит, что явился с повинной в полицию Чечни через месяц — 15 июня прошлого года.

«После оформления всех бумаг меня отпустили домой. Сказали, если будет нужно, вызовем, — говорит он и прячет глаза. — 19 июня пришла новость, что ФСБ ЧР возбудило против меня дело и объявило в федеральный розыск. Пришел я к ним сам».

Суд первой инстанции приговорит Саида к двум годам общего режима и году ограничения в свободе. Через восемь месяцев удалось обжаловать приговор в Верховном суде республики. В феврале этого года юношу выпустили. С марта он «гастролирует» по Чечне с электронным браслетом на ноге и рассказывает, почему ИГ* — плохо.

«Я не знаю, где он!» — постоянно повторяет Лариса, когда я спрашиваю ее о сыне. Голос у нее совершенно безжизненный. 16 января она подала на сына в розыск — его не было дома уже три дня, телефон не отвечал. Сказал, что поедет в Краснодар на работу и пропал.

Беслан учился в Кабардино-Балкарском государственном аграрном университете, изучал торговое дело. В апреле ему исполнилось 22 года. Он сказал маме, что «его зовет Аллах», что у него все хорошо, что не вернется. Полицейские сообщили: Беслан вылетел из Сочи в Стамбул.

«У меня больше никого нет. После этой истории многие родственники от меня отвернулись. Наверное, испугались за себя. Двадцать лет мы с сыном не расставались. Он уезжал на сессию в Нальчик и сразу вечером приезжал, потому что мама одна дома. Может, приедет, одумается?»

Юноша уехал еще с двумя ребятами, которые жили в доме через улицу.

«Сын не хотел, чтобы я с ними знакомилась. Всех знала друзей, кроме этих. А от всех других он отдалился. Но я ничего не заподозрила: он приходил домой, ел, читал Коран — так все делают. Я его ругала, что он так часто в мечеть ходит. Ходи по пятницам, говорю, и хватит. У нас такое время пошло, что не одобряют это все. Говорят, что они там нехорошие вещи слушают».

Лариса работает в роддоме младшей медсестрой. Ее зарплата — 8 тыс. рублей в месяц.

«Грозный — красивый город для тех, у кого есть деньги. Для бедных, конечно, тоже. У нас президент всем помогает. Попросишь его — он поможет».

Единственный сын Ларисы до сих пор в розыске. Нашли его или нет, она не знает.

«Они сказали: «Если на связь выйдет, скажете». Он шлет мне эсэмэски раз в месяц, но я им не говорила. Я так решила: если вызовут и спросят, то пойду и все расскажу. Вместо меня успели другие сказать. У нас же как: не так вздохнешь — сразу все рассказывают. Потом они сказали, что в курсе всего. С тех пор они меня не вызывали».

По данным полпреда президента в СКФО, в Сирии и Ираке на стороне боевиков воюют около 1,5 тыс. выходцев с Северного Кавказа. Всего, по данным спецслужб, в ИГ* находятся 5 тыс. россиян.

Правозащитница, директор информационно-аналитического центра «Объектив» Хеда Саратова помогает найти пропавших детей. Она показывает видео, снятое в отделении полиции Заводского района Грозного прошлой ночью: Зарина закутана в черное мусульманское одеяние, хиджаб закрывает подбородок — это значит, что она исповедует радикальный ислам.

«Мне позвонили из-за границы. Мужчина просил, чтобы я нашла девушку Зарину, которую сотрудники полиции увезли с рынка Беркат. Она там работала продавщицей, — рассказывает Хеда. — Я позвонила замминистра внутренних дел Чеченской Республики Апты Алаудинову, который сказал, что Зарина в отделении. Там было пять девушек, от восемнадцати до двадцати двух лет».

Оперативники быстро вычислили, что девушки планировали отправиться в Турцию — страну, известную как перевалочный пункт для желающих присоединиться к запрещенному в России «Исламскому государству»*. Сейчас правоохранительные органы Чечни пристально следят за выдачей загранпаспортов и поездками молодежи.

«В ОВД мне, взрослой женщине, страшно. А они абсолютно спокойно себя чувствовали. Их хладнокровие меня ужаснуло. В их голосе было сожаление, что их остановили».

«Просто там шариат, — говорит Зарина с экрана. — Коран — это закон Аллаха». Конституцию она не признает. «Это ихние законы», — говорит она, имея в виду «кафиров» — тех, кто живет не по исламу.

«Почему ты поверила тем людям, которые далеко от тебя, а не тем, которые рядом с тобой?» — спрашивает женский голос за кадром.

Зарина ничего не отвечает. Ее и других девушек отправили домой с родителями через несколько дней.

В Грозном используют много эвфемизмов. «Туда» — это в Сирию, «они» — правоохранительные органы, «не знаю» — ответ на любой неудобный вопрос.

Мы сидим в кафе на проспекте Путина. Когда Саид говорит об исламе, он смотрит в глаза. Когда он говорит о том, что не боится угроз сторонников запрещенного в России «Исламского государства»*, я ему не верю: у него четверо братьев и двое маленьких сыновей.

«А что мне терять?»

«Жизнь».

«Если мне предписано — это неизбежно. Есть создатель, который всем управляет, по-любому. Они просто задевают за самое больное — за справедливость».

«Почему для тебя это самое больное?»

Он опускает глаза и начинает рассказывать про братство мусульман и «гнилых» людей, которых стало много в Чечне.

«Люди все больше и больше боятся, они уже не хотят не то что говорить, но и обращаться куда-нибудь, — говорит Тимур Рахматулин, член Объединенной правозащитной группы в Чечне. — Чеченцы приходят в Комитет против пыток в крайней ситуации — от безысходности».

С начала этого года в Объединенную правозащитную группу Комитета против пыток поступило четыре обращения граждан: одно похищение, три случая пыток. В прошлом году обратились восемь жителей Чечни: Комитет зафиксировал одно похищение, семь прецедентов избиений и пыток — почти во всех случаях людей пытали электрическим током.

«Альтернативы тому беспределу, который происходит, у молодежи нет, — рассказывает Тимур. — Молодым людям говорят, что в исламе много хорошего. Они видят много красивых мечетей, много исламской символики, но не видят в Чечне идеалов, к которым нужно стремиться. Кто-то смиряется — «лишь бы меня не трогали», а кто-то не готов с этим жить и попадает в ИГ*, которое заманивает привлекательными лозунгами. Они ведь не понимают до конца, куда на самом деле идут».

С мая наказание за участие в незаконных вооруженных формированиях составляет в России от пяти до десяти лет лишения свободы.

Вечером на центральных улицах Грозного по-прежнему мало молодых людей. И только четверо вооруженных до зубов правоохранителей дежурят возле Министерства по делам молодежи.