«Тюрьма забирает очень важные дни…»

«Все материалы, использованные в суде, свидетельствуют о моей невиновности. Иначе и быть не могло, ведь если бы я совершил вменяемые преступления, то сказал бы об этом честно на предварительном следствии и в суде, потому что никого не желал вводить в заблуждение. На Болотную площадь в тот день я прибыл, исходя из своих научных интересов, заключающихся в изучении взаимодействия виртуальных коммуникационных сетей и массовых акций протеста. При этом все массовые акции, предшествовавшие 6 мая, нашли отражение в моей курсовой работе и информация об этой последней акции должна была войти в мой будущий диплом… /…/ В цепочке я оказался и простоял в ней около получаса, потому что создалась такая ситуация, что люди вполне могли либо упасть, либо быть задавленными, потому что осуществлялись задержания омоновцами и люди шарахались. Покинуть Болотную площадь в тот момент не было никакой возможности, потому что с одной стороны была река, с другой — перекрытый сквер, с другой — оцепление…

Да и вообще о каких противоправных действиях можно говорить, если у меня имеется семья, имеется жена, сын? И как это может входить в мои планы, если я осознаю всю ответственность за такие действия.

Поэтому прошу суд признать меня невиновным, закончить уголовное дело и вынести оправдательный приговор».

«Безусловно, в ходе следствия и судебных заседаний у меня сформировалось мнение по поводу всего происходящего. Я предпочту оставить его при себе. Я не надеюсь на оправдательный приговор — не потому, что считаю себя как-то причастным к данным статьям Уголовного кодекса, ни в коем случае. Просто практика такова, что наша судебная система выносит оправдательные приговоры количеством менее половины процента, и я не думаю просто, что попаду в это число. Виновным себя не считаю. Мне вменяется то, что я якобы бросил кусок асфальта, который попал в сержанта полиции Куватова и тем самым причинил ему боль, не опасную для его жизни и здоровья. Причем данный эпизод служит доказательством государственного обвинения по двум статьям. Куватов неоднократно допрашивался, и каждый раз его показания отличались от предыдущих. В итоге он заявил, что от удара куском асфальта у него образовался перелом пальца, что полностью опровергается заключением судебно-медицинской экспертизы, проводившейся два раза. Перелом пальца был получен в ходе вытягивающе-скрученного внешнего воздействия. /…/ Хочу упомянуть сотрудника ОМОНа Шубича, который допрашивался в качестве свидетеля. В своих показаниях он говорит, что видел, как сержанту Куватову вывернули палец металлическими барьерами…

Нас судят за массовые беспорядки с применением насилия, хотя главным источником насилия на этом массовом мероприятии были сами сотрудники полиции. По моему мнению, полная картина произошедшего суду представлена, и, на мой взгляд, препятствий для вынесения единственно верного и справедливого решения нет».

«За те два года, что я нахожусь в СИЗО под стражей, я многое переосмыслил, и мне жаль, что я принес столько неприятностей своей семье. Тюремный опыт заставил меня избавиться от вредного эгоизма и чрезмерного максимализма. В тюрьме я понял, что теряю присущие человеку навыки и способности, а главное, я чуть не потерял самое главное, что есть у человека, — здоровье. Ваша честь, я чувствую, как у меня рвутся социальные связи, я хочу учиться, работать и помогать людям. Я не являюсь политическим активистом. На Болотную площадь я пришел с тем, чтобы выразить свою гражданскую позицию: меня волнуют выборы и подсчет голосов, я хочу жить в стране, где соблюдаются права человека. Ваша честь, я не прошу вас всех отпускать, но просто проявить милосердие. Проходят важные для меня годы, а я каждый день вижу в своем окне тюремную решетку и здание ГСУ. Я не хотел причинить боль омоновцу Круглову, я не считаю себя виноватым в причинении вреда здоровью представителям власти. Я не спорю, что мои действия противозаконны, но двух лет (отбытых в СИЗО) вполне достаточно. Прошу вас проявить милосердие и назначить мне и остальным наказание сроком, не превышающим время, уже отбытое в СИЗО» /…/ За это время я потерял бабушку. Она не смогла дождаться меня. За время, проведенное под стражей, я видел большое количество очень разных людей. Среди них были и плохие, и хорошие, добрые и злые, нервные и спокойные. Сюда вообще попадают очень разные люди. Люди разных социальных групп и возрастов. Смотря на себя прежнего, я вижу вредный эгоизм, чрезмерный индивидуализм и максимализм. Я многому научился, много думал. /…/ Но дольше находиться здесь нельзя. Я волей-неволей теряю навыки и способности, пропадают социальные связи. Чем дальше, тем сложнее мне будет возвращаться в обычную жизнь. Тюрьма забирает очень важные дни. Я теряю здоровье, а ведь это важнейшая ценность, которую, потеряв, уже не вернешь. Уже чуть было не потерял глаз. Я не человек тюрьмы. Мне есть что терять, есть куда стремиться. Мне очень дорого время, которое уходит. Я понимаю, что тяжело будет реабилитироваться. Я хочу учиться и работать, помогать близким людям. Меня волнуют события, происходящие в стране, в частности выборы и подсчет голосов. Я считаю, что вправе выразить свое мнение на этот счет. До этого акции протеста были мирными. Люди спокойно проходили, и ничего экстраординарного не происходило. Пришедшие на митинг были мирно настроены. Не знаю, зачем была создана эта эскалация. Для меня произошедшее было крайне дико. Не знаю, по какой причине произошедшее там назвали массовыми беспорядками. Люди должны влиять на происходящие в стране события и делать это активно».

«Ваша честь, прошу вас проявить милосердие и назначить мне и остальным наказание сроком, не превышающим время, уже отбытое в СИЗО»

«Уважаемый суд! В своем последнем слове я хочу сказать следующее: выдвинутое против меня обвинение строится на противоречивых и взаимоисключающих показаниях сотрудников ОМОНа, беспристрастность которых вызывает большое сомнение. Тот факт, что все омоновцы поголовно вспоминали о своих жертвах во время вторых допросов, не может не вызывать сомнения в их верности. Так, во время суда не было предоставлено ни одного доказательства, подтверждающего, что я совершил все эти действия, в которых меня обвиняют. Напротив, все рассмотренные в ходе суда видеоматериалы и показания свидетелей защиты со стопроцентной уверенностью говорят о том, что я невиновен.

Моя позиция — это не упрямство и не политический пиар, я думаю, что честный, порядочный человек не должен признаваться в том, чего он не совершал, даже если это и облегчит его участь. Уважаемое государственное обвинение требует 5–6 лет реального срока для невиновных молодых и перспективных ребят. Я хочу сказать, что это ужасно, не знаю, чего здесь больше — жестокости или нелепости. Но кажется, и то и другое доведено до последней степени. Прекрасно осознавая этот факт, гособвинение пытается удалить нас от природы, семьи, работы, то есть от всех естественных и нравственных благ жизни человеческой, людей, все преступления которых заключаются в их жизненной позиции. Завершая, хочу сказать, что правда всегда победит, даже если погибнет в бою».

Последнее слово Артема Савелова было самым коротким из всех, произнесенных 5 февраля 2014 г. «Государственное обвинение и а-ля потерпевшие, мягко говоря, меня оговаривают. Прошу оправдать».

«Политическая речь и письмо в большой своей части — оправдание того, чему нет оправдания. Поэтому политический язык должен состоять по большей части из эвфемизмов, тавтологий и всяческих расплывчатостей и туманностей» (Джордж Оруэлл, эссе «Политика и английский язык», 1946 г.)

Сегодня я постараюсь быть особенно лаконичным. Я не стану нагружать и тем более расщеплять ваше сознание так, как некоторые умышленно нагружают уголовное дело и расщепляют состав преступления в угоду политическому заказу. Кредо англоязычных политиков, выведенное Оруэллом, сегодня в России является девизом Следственного комитета. Только у следователя не политический язык, а доказательства по нашему делу. Работники СК оказались мастерами по сокрытию правды в ловком жонглировании цитатами из УПК, клише из УК и реальными событиями, к нам никакого отношения не имеющими. Обилие носителей информации, видеоматериалов, обилие мусора со дна обводного канала создает обманчивое впечатление объективности и полноты. Фактически это попытка перевести количество (60 томов уголовного дела) в качество (массовые беспорядки 6 мая на Болотной площади). Есть желание видеть только то, что удобно видеть. Именно по этой причине СК и прокуратура дружно не замечают один характерный момент, который прекрасно видим мы. Фаер прилетает от митингующих в сторону полиции и падает вблизи — его хватает омоновец и закидывает обратно в толпу. В столкновении инструкции-бумажки с настоящей жизнью всегда выигрывает жизнь, какая бы точная инструкция ни была. На Болотной омоновцы считали неуместным и несвоевременным предъявлять удостоверения, объяснять характер нарушения при задержании. А в остальном? Действовали ли все без исключения полицейские правомерно?

Вопрос риторический. Мы наблюдали неправомерные избиения мирных демонстрантов очень четко. Нельзя избиение ногами и дубинками лежащего на асфальте человека назвать задержанием. Говорить, что подобные действия полиции не имеют отношения к предмету доказывания, — значит врать и снова расщеплять событие. Это лукавство преследует две цели. Во-первых, создается иллюзия правомерности действий полиции благодаря тому, что критической оценки этих действий не дается. Во-вторых, поведение демонстрантов насильно лишается естественного контекста («бутылочное горлышко», давка, немотивированное насилие полицейских, неясность происходящего) и помещается в искусственный контекст (преступный умысел, беспорядки, погромы). Брошенный лимон, удержание барьеров, мифические антиправительственные лозунги квалифицируются как участие в массовых беспорядках /… / К определению наличия или отсутствия преступления у нас подходят творчески. Закидывание ярославского ОМОНа пластиковыми креслами на стадионе следствие называет вандализмом, а действия, более агрессивные, чем мои действия, совершенные при разгроме овощебазы в Бирюлеве — хулиганством /…/ Почему же в нашем случае эфемерная угроза общественному порядку материализуется в тысячах страниц уголовного дела? Нас преследуют не с целью оценить наши поступки справедливо. На самом деле очень многие могли оказаться на нашем месте, что бы они ни делали 6 мая на Болотной. Мы взяты в заложники властью у общества. Нас судят за болезненное ощущение чиновников от гражданской активности 2011–2012 годов, за фантомы полицейских начальников. Нас сделали персонажами спектакля для наказания общества. Считаю себя невиновным».

«Сначала я думала, что все это дело — какая-то дикая ошибка и нелепость. Но теперь, послушав речи прокуроров и узнав те сроки, которые они нам всем просят, я поняла, что нам всем мстят. Мстят за то, что мы там были и видели, как все было на самом деле. Кто устроил давку, как избивали людей, видели неоправданную жестокость. Мстят за то, что мы не прогнулись перед ними и не покаялись в несуществующей вине. Ни на следствии, ни здесь, в суде…

Наверное, это тяжкая вина и она тянет на шесть лет колонии. Других-то достойных такого наказания не осталось, одни мы остались: настоящих преступников они боятся, чужих, кто им мешал, посадили, а своих не трогают. Вам, ваша честь, решать, как за счет наших судеб помочь им стать еще более счастливыми, получить новые должности, звездочки и награды.

Но все же — за что шесть лет? Какие такие не менее восьми прицельных бросков я совершила? Откуда они взялись? В кого именно я целилась и попала? В восемь разных полицейских? Или восемь раз в тех двоих, которых мне приписали? Тогда сколько раз и в кого из них? Где ответы на все эти вопросы? Они же должны сначала все подробно описать и доказать, а потом уже сажать в тюрьму: все-таки шесть лет жизни — не развлечение же. А то получается даже не ложь, а лживая демагогия без фактов и игра человеческими жизнями.

Есть два потерпевших от меня и моего так называемого насилия омоновца, вы их видели. По размеру они примерно как двое-трое таких, как я, да еще и в броне. Один из них вообще ничего не почувствовал, второй вреда от меня не получил и не имеет претензий. Это что, и есть мои массовые беспорядки и насилие, за которые мне сидеть шесть лет? Я так ничего и не поняла: какие поджоги? Погромы? Уничтожение имущества? И где там я? Что я громила? Что поджигала? Что уничтожала? С кем в сговор вступала? Чем это все доказано? Короче, четыре года по 212-й статье — это просто за то, что я там была? Посмотрите на этих людей. Они не убийцы, не воры, не мошенники. Сажать нас всех на некий срок в тюрьму будет не то что несправедливо — это будет подло.

Мне многие предлагали покаяться, извиниться, сказать то, чего хотели следователи, но знаете, я не считаю нужным каяться и уж тем более извиняться перед этими людьми. У нас в стране так принято, что эти люди абсолютно неприкасаемые, в то время как известно много случаев с их стороны крышевания наркобизнеса, проституции, изнасилований... Ваша честь, вы за восемь месяцев процесса получили от стороны защиты такие доказательства в пользу невиновности всех нас, что, если вы всех сошлете в лагерь, вы искалечите жизни и судьбы ни за что!

Неужели власть настолько сильно стремится показушно нас наказать, что готова пойти на такое? Отпускать с условным сроком чинушу, насильника или полицейского за это нормально: ведь они неприкасаемые, свои. А мы посидим — в конце концов, кто мы такие, даже не богачи. Но я почему-то уверена, что я даже в тюрьме буду свободнее, чем многие из них, потому что моя совесть будет чиста, а те, кто останется на свободе, продолжая свою так называемую охрану порядка и свободы, будут жить в вечной клетке со своими пособниками.

Я умею признавать свои ошибки, и если бы мне правдой и фактами рассказали и доказали, что я сделала что-то незаконное, я бы это признала. Закончить я хочу цитатой из сказки Джанни Родари «Чиполлино».

— Бедный ты мой отец! Тебя засадили в каталажку, как преступника, вместе с ворами и бандитами.

— Что ты, что ты, сынок, — ласково перебил его отец. — Да ведь в тюрьме полным-полно честных людей!

— А за что же они сидят? Что плохого они сделали?

— Ровно ничего, сынок. Вот за это-то их и засадили. Принцу Лимону порядочные люди не по нутру.

— Значит, попасть в тюрьму — это большая честь? — спросил он. 

— Выходит, что так. Тюрьмы построены для тех, кто ворует и убивает, но у принца Лимона все наоборот, воры и убийцы у него во дворце, а в тюрьме сидят честные граждане».

«В 2000 году, когда Путин впервые участвовал в выборах, я голосовал за него. Как выяснилось позже, первый и последний раз. Начиная с 2003 года постепенно, шаг за шагом, началось сворачивание демократии и монтаж вертикали власти. Каждое такое изменение для меня лично было очень болезненно. Возможно, просто по причине характера. Еще будучи школьником, я неоднократно слышал от своей бабки слова: «Тебе дали волю, а ты взял две». К 2005 году у меня сложилось устойчивое отношение к Путину как к своему личному врагу. Хотя в каких-либо действиях, кроме голосования против него и «Единой России», до 2010 года это, насколько я помню, не проявлялось. Но постепенно реакционные изменения в государстве и обществе нарастали. С выстраиванием силовой вертикали власти главной формой управления страной стали становиться запреты... Механизм избирательного применения новых законов был дополнен механизмом избирательного применения права к лояльным режиму гражданам. Исчез контроль общества за потерявшим внутренний стержень правосудием... Единственное, что нажило основное население страны за годы путинского режима, — это чувство безысходности и страха за свое будущее. К сожалению, основная масса граждан пока не видит причинно-следственной связи между действиями власти и собственным образом жизни, не понимает, что, кроме них самих, ничто не сделает их свободными. Только меньшая часть осознает смысл проделываемых властью манипуляций и возмущается их лицемерию. Простые, зомбированные телевидением люди, к сожалению, не испытывают личной ответственности за ситуацию в стране. Я лично начал ходить на митинги против путинского режима в начале 2010 года, но спусковым крючком, после которого моя личная борьба за свободу стала еженедельной, было циничное заявление о рокировке в сентябре 2011 года…

Пойдя на выборы в качестве наблюдателя в декабре 2011 года, я наглядно убедился в масштабе и неприкрытости тех организованных фальсификаций, которые использовались режимом для продления своей диктатуры. Мой личный протест, как и протест десятков тысяч таких же, как я, граждан, явился закономерным результатом той спланированной операции по захвату власти в госорганах, которая была осуществлена Путиным и «Единой Россией».

Такой протест накануне инаугурации был абсолютно неприемлем для режима, так как демонстрировал всему миру его нелегитимность. Любым способом им нужно было сорвать митинг, и сделано это было излюбленным и многократно проверенным КГБ способом — тщательно спланированной провокацией, с переводом стрелок на самих протестующих».