Враг у ворот

Умудренный опытом администратор Антон Антонович Сквозник-Дмухановский был, разумеется, совершенно прав. Коли взялись вышние валить вину за всякое внутреннее неблагоустройство на иностранную интригу и, соответственно, отыскивать иноземных агентов среди собственных подданных, плохо будет всем. Прав и почтмейстер насчет француза, только не в том смысле, какой он в свои слова вкладывал: француз нам действительно подгадил, поскольку «враг народа» — это его изобретение. Причем сравнительно недавнее.

«Кто против Советов». Плакат времен Гражданской войны 1918–1922 гг.	«Утопший в луже». На рисунке изображен Джон Буль — собирательный образ типичного англичанина. «Бегемот» № 11, март 1927 г.

До середины XVIII столетия у народа не могло быть врага ввиду отсутствия народа в современном гражданском смысле. Враги были у государя, подданные которого по долгу присяги обязаны были выступать «конно, людно и оружно» на рать, как только какой-нибудь крымский хан делался «с нашим государем в недружбе». Потребность в образе врага появилась гораздо позднее, когда старая феодальная форма легитимности «богоданной власти» зашаталась и рухнула, а на смену ей пришла новоизобретенная конструкция нации — гражданской общности, скрепленной языком, культурой, общей историей. Тут врагов и принялись конструировать, причем двух видов: внешних и внутренних.

Первый опыт дает нам Великая французская революция. Врагами народа объявили аристократов. Врагами не каких-то отдельных классов или социальных групп, а всей нации, стремящейся к свободе, равенству и братству. Таких мало ненавидеть, они должны вызывать отвращение, презрение. И масса прилагается усилий к тому, чтобы образ аристократа в коротких штанах-кюлотах и чулках вызывал именно эти чувства. Создаются инструменты формирования образа врага, они быстро распространяются по Европе и совершенствуются, приобретая национальный колорит.

В России первый опыт такого рода — знаменитые «афиши» московского военного губернатора Федора Ростопчина с карикатурными изображениями хилых и жидоподобных французов, которых крепкая русская баба подымает на вилы дюжинами. По сути, та ростопчинская пропаганда 1812 года ничем не отличалась ни от геббельсовской, ни от сталинской: врага надо сделать ничтожным, унизить, представить недочеловеком. Затем в середине XIX века главным героем русской карикатуры становится брылястый британец Джон Буль. Гоголевское «француз гадит» в народном сознании незаметно заменяется анонимным «англичанка гадит». «Англичанка» — королева Виктория, решительно воспротивившаяся русским притязаниям в Азии. Она действительно «гадила», но совсем не так и не в тех масштабах, как это внушалось обществу.

«Внутреннего врага» власти Российской империи конструировать в заметных масштабах не пытались, поскольку до самой революции 1917 года государь-император считал себя отцом всех своих подданных — как дети могут быть врагами отца? Но отдельные институты и группы по собственному почину охотно пользовались этим инструментом в собственных целях. В 90-е годы XIX века Департамент полиции пытается представить врагом российской «традиционной власти», как тогда выражались, международное еврейство. По распоряжению главы заграничной агентуры Департамента полиции Петра Рачковского его агенты сочиняют знаменитые «Протоколы сионских мудрецов». Инициатором фальшивки, впрочем, был сам директор Департамента Вячеслав Плеве, рассчитывавший таким манером лишить государева доверия министра финансов Сергея Витте, по должности «норовившего» европейским банкирам в России, среди которых было немало иудеев. Но надо заметить, что Николай II, получив от Петра Столыпина доказательства, что протоколы — фальшивка, объявил, что нельзя грязными методами делать чистое дело, и не дал хода этому проекту.

Немецкая листовка времен Великой Отечественной войны, распространяемая на оккупированных территориях	«Новые тевтонские близнецы». «Забияка» № 5, 19 сентября 1914 г.

Бывали, впрочем, и успешные общественные инициативы в деле создания образа врага. К примеру, чрезвычайно мощная такого рода кампания началась, когда Бисмарк помешал России воспользоваться результатами выигранной Русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Взяв на себя роль посредника, как он выражался, «честного маклера», канцлер стал подыгрывать туркам и на Берлинском конгрессе, где ковался мирный договор, обвел русских дипломатов вокруг пальца, отыграв у России дипломатически все выигранное ею в напряженной военной кампании. Общество это расценило как подлость, измену, и начинается сознательная лепка русскими славянофилами — Иваном Аксаковым и его товарищами — образа «тевтона» как исконного врага славян. Когда же начались тарифные войны между Россией — главным поставщиком зерна в Германию, и Германией — главным поставщиком машин в Россию, и страны окончательно рассорились, эта идеологема оказалась востребованной и широкой публикой, и властью. Кончилось дело мировой войной.

Но на «внутреннем фронте» власть старалась обходиться без образа врага и идеологемы коллективной вины. В ее адрес немало звучало упреков, к примеру, в подстрекательстве к еврейским погромам 1881—1905 годов. И действительно, нижние чины полиции на местах нередко сочувствовали погромщикам. Но все-таки это никогда не было государственной политикой. Никаких сигналов из центра не поступало. Подозрения дореволюционных либеральных политиков и публицистов насчет инструкций из Петербурга и длинной руки Департамента полиции не находят документальных подтверждений. По всей видимости, это ложные подозрения, все-таки центральная власть пачкаться в таких делах не считала возможным.

И только в советское время идеи «врага народа» и коллективной вины сословий и целых народов были взяты властью на вооружение. (Иногда указывают на вытеснение в 1864-м черкесов в Турцию как на прототип сталинских депортаций. Но аналогия совсем некорректна. Вытеснение черкесов — эпизод колониальной войны, которая все-таки велась в рамках тогдашних приличий. До изобретения международного гуманитарного права было еще полстолетия.)

Большевики, немедленно по пришествии к власти, объявили скопом всю буржуазию ответственной за несчастья народа. Но это полбеды. Сама конструкция большевистской власти требовала постоянной мобилизации масс на борьбу с кем-то — сначала с белыми, интервентами, потом с нэпманами, церковниками, кулаками, инженерами-вредителями, шпионами, вейсманистами-морганистами, космополитами… У тоталитарной власти всегда должен быть враг, в этом смысл ее существования, ее оправдание.

Любая группа, проявившая микроскопическую способность к самоорганизации, к примеру, краеведы в 1930-е, немедленно оказывалась в положении естественного врага этого государства. Ровно это мы сейчас наблюдаем с НКО, которые хотят задушить, но не прямо, а поставив на них клеймо «иностранные агенты».

Карикатура из журнала «Крокодил» 1952 г. «Дело врачей-вредителей»	Советский плакат. 1957 г.
Карикатура Кукрыниксов, 1979 г.: «Борьба за права человека и демократию. Малой кровью на чужой территории»	«Смерть мировому империализму». Рис. Д. Стахевича (Д. Моор). 1919 г.

Инструменты, которыми пользуется власть, создавая образ врага, практически не меняются со времен Ростопчина. Прежде всего некой группе приписываются коварные планы: разрушение государства, подрыв его военной мощи или устоев веры, или целостности марксистского учения — в общем, она должна представлять угрозу. С одной стороны, серьезную, с другой — такую, которую можно представить в сниженном, комическом виде. Непревзойденными мастерами этого дела были Кукрыниксы, обнаруживая поразительную «гибкость», соприродную самой задаче: сегодня Иосип Тито лучший друг Советского Союза и великий борец с фашизмом, а завтра — кровавый палач.

Строительство образа врага — иррационально-творческая деятельность, не требующая рациональной аргументации, что ныне чрезвычайно убедительно нам демонстрирует «специальный корреспондент» Аркадий Мамонтов.

А потому и противодействие такой пропаганде оказывалось исторически эффективным только в образно-карикатурном поле. Когда образ врага насаждается не репрессивным государством, а формируется некоторой общественной фракцией, тогда возможна полемика, борьба идеологий. Замечательны в этом отношении русские иллюстрированные журналы эпохи революции 1905 года: на их страницах шла борьба, да еще какая, этих самых образов… Одни формировали образ нигилиста, «жида», только и думающего о том, как разрушить русскую государственность и веру, другие живописали корыстного буржуя и попа с торчащим брюхом. И все это было рассчитано на читателя непритязательного, низового, иногда прямо на крестьянина. Успех был огромный.

Но когда образ врага начинает формировать группа, приватизировавшая инструменты государственного насилия, борьба становится неравной, и оппозиции, на которую натаскивается силком образ врага нации, защититься нечем. Власть, принявшая на вооружение якобинско-сталинские приемы попрания существа права при соблюдении формальных процедур, легко подавляет конкурентов. Но этим дело не ограничивается. Людоедские машины такого рода, смысл существования которых в отыскании врага и его уничтожении, однажды запущенные, не могут остановиться. Уничтожив одного названного «врага», они немедленно начинают искать следующего. Иначе такую машину придется списывать в утиль, а этого она позволить не может. Нет принципиальной разницы между якобинскими комитетами общественного спасения, советским ЧК-НКВД-ГПУ и нашим Следственным комитетом. Типологически это совершенно одно и то же.

Созданная в 1793-м якобинская ЧК — «Комитет общественного спасения» — сначала обрушилась на аристократов-роялистов, потом на умеренных союзников якобинцев — жирондистов, потом на всех «подозрительных» вообще и в конце концов сожрала самих зачинателей террора. Впрочем, как всегда, больше всех досталось простым буржуа и крестьянам. Такая закономерность: «француз гадит», но плохо будет нам, а не туркам.