Испытание тюрьмой

За год тюремной жизни Мария Алехина проделала путь от нервного новичка-первоходка до уверенного зэка. Я видел ее вместе с ее подругами за день до ареста, когда они были в розыске. У них не было паники, но, как и всякие нормальные люди, они страшились тюремной неизвестности и расспрашивали «как там?»

Затем я видел их в суде в Хамовниках и Мосгорсуде. Они горячо отстаивали свою правоту, и Маша Алехина отличалась особой горячностью и непримиримостью к судебному произволу. Она как спичка вспыхивала от каждой несправедливости, независимо от серьезности и значительности события.

Маша не была посвящена в особенности тюремной субкультуры и потому, следуя глупым советам друзей, попросила тюремное начальство оставить ее в следственном изоляторе в хозобслуге. Разумеется, на это не было никаких шансов, но всякая просьба к администрации есть проявление слабости, чем эта администрация и не преминула воспользоваться: раз боишься уголовного лагеря, то именно на этом пути мы и будем тебя гнобить. Так устроена жизнь — чего боишься, то и получаешь. И как только Маша приехала в лагерь, две кумовские подстилки устроили ей провокацию, и Маша попала в «безопасное место» — в одиночную камеру в ПКТ (помещении камерного типа — внутрилагерная тюрьма).

Лагерное начальство было счастливо — опасная заключенная успешно изолирована от всех остальных. Однако Маша быстро отошла от шока, вызванного столкновением с уголовным миром, и непобедимая жажда справедливости неизбежно вывела ее на путь конфронтации с лагерным начальством. Она отстаивала свои права в большом и малом, а начальство отвечало ей взысканиями и угрозами более серьезных репрессий.

К одному начальство не было готово — к тому, что зэк начнет отстаивать свои права в суде. Где это видано, чтобы суд встал на сторону заключенного? Кому придет в голову искать справедливости в этом гиблом месте? Маша попробовала и у нее кое-что получилось. Ей, конечно, не отсрочили исполнение приговора и не освободили досрочно, но в двух судебных инстанциях она отбила три взыскания из четырех на нее наложенных.

Это очень редкий случай — и по результату, и по процедуре. Обычно такие дела разбирают за 15-20 минут, без всякого участия осужденного и с неизменным отрицательным для него результатом. Здесь же дело слушалось много дней, с участием не одного защитника и подробным исследованием всех обстоятельств. Разумеется, имели значение и поддержка с воли, и внимание прессы, и международная солидарность.

Маше Алехиной удалось переломить лагерную систему. Действия начальства колонии были признаны незаконными. Когда Маша шла по жилзоне в лагерный клуб, где по видеосвязи проходил ее суд, все зэчки улыбались и махали ей руками. Они понимали, что Алехина стоит не только за себя, но и за всех них. У Маши нормальные отношения с остальными осужденными. Никого особо не интересует ее «преступление». Все разговоры годичной давности о том, что в уголовной зоне девочек из Pussy Riot немедленно порвут православно-озабоченные уголовницы, как были, так и остались болтовней подкремлевских недоумков, не знающих ни тюрьмы, ни народа. За редким исключением, в тюрьме всегда важен ты сам, а не то, что происходило с тобой до ареста.

Суд по УДО закончился ничем. Это была пустая затея. Защите надо было доказывать, что Алехина может продолжить исправление вне стен тюрьмы. Исправление — от чего? Доказывать недоказуемое — безнадежное занятие. Маша пошла на суд по УДО нехотя, и с удовольствием устроила суду обструкцию, как только ее права на защиту начали серьезно нарушать. Она проиграла в суде, но выиграла в общественном мнении. Ради заказанного властью результата суд привлек к защите постороннего адвоката и был вынужден серьезно нарушать уголовно-процессуальные нормы. Ведь это тоже своего рода победа — окунуть неправый суд лицом в грязь, с которой ему потом придется либо жить, либо долго и с трудом отмываться.

Разительный контраст представляли собой выступления Алехиной с заключительным словом в суде по отсрочке приговора и ее заявления на суде по УДО. В первом случае она выражала надежду на гуманность и справедливость суда, совершенно в это не веря, отчего слова ее были неточны, а тон — неуверенный. Совершенно по другому она зачитывала 23 мая свои заявления об отводе судье и прокурору и свой отказ от участия в деле. Она говорила медленно, уверенно, со вкусом, с пониманием своей абсолютной правоты и верности сделанного выбора. Тон ее обращения к суду был даже несколько высокомерным, и она отдавала сотруднику колонии свои листочки для передачи в суд по факсу, даже не поворачивая к нему головы. Эта замечательная уверенность в своей правоте и превосходстве над винтиками репрессивной системы придает зэку силы и помогает ему выжить в немилосердных условиях лагерной жизни.

Как ее защитник и представитель в судебных инстанциях, я получал с Машей свидания. Я смотрел, как она держится, как разговаривает с офицерами и младшим надзорсоставом. Ни тени покорности, никакой угодливости или заискивания слабого перед сильным. Но нет уже и прежней вспыльчивости по каждому поводу. Она держится уверенно, с достоинством, иногда иронично. Она ведет себя, как умудренный опытом зэк. Алехина не принимает их правила игры, и они об этом знают. Они относятся к ней опасливо и уважительно. Человек, сумевший доставить лагерному начальству столько хлопот и неприятностей, стоит того, чтобы относиться к нему настороженно.

Когда-то жесткое неприятие советского образа жизни и беззаконной репрессивной системы стали лучшей частью диссидентской традиции. Это позволяло сохранить свое достоинство в любых условиях, хотя и было опасно для жизни. Это всегда был личный выбор, и делать его приходилось не один раз и навсегда, а постоянно, на каждом повороте лагерной судьбы. Я с изумлением и внутренним восторгом отмечаю, что Алехина наследует этой традиции, укрепляясь в тех ценностях, которыми жило демократическое движение в советскую эпоху.

Сказать суду «Я не нуждаюсь в вашем снисхождении, если оно основано на бесправии», может далеко не каждый. В Советском Союзе на политических процессах диссиденты иногда отказывались участвовать в судебном разбирательстве, демонстрируя тем самым свое презрение к советскому правосудию. Они не ждали от него ни милости, ни справедливости. Только избавившись от пустых надежд, человек становится свободным и для власти недосягаемым.

Это трудный выбор и нелегкая дорога. На этом пути непросто удержаться. Жизнь здесь иногда висит на волоске. Человеку, сделавшему такой выбор, стоит помогать всем, чем возможно.