В Третьяковской галерее открылась выставка самого романтичного из отечественных художников-авангардистов Александра Лабаса
Лабаса называют самым последовательным отечественным формалистом. Даже наиболее социально-ориентированные его работы несут отпечаток космического пространства и устремления в другие миры, движения в иную плоскость, то есть фактически побега в иное бытие. Можно сказать, художнику сильно повезло, что за этот «побег» его всего лишь обвинили в формализме и закрыли для зрителей. Возвращение началось только в 1976 году, когда у него прошла первая персональная выставка. А за десять лет до того на чудом случившейся коллективной выставке 1966 года его работу увидел молодой Андрей Тарковский. «Ранний Лабас прекрасен!» — написал он тогда в книге отзывов.
Картины Александра Лабаса пронизаны чувством полета и стремлением познать новый век.
В полете. 1935
Летающий человек
С юности и всю жизнь Лабас был увлечен движением, летательными аппаратами, авиацией, дирижаблями, первыми линиями метро. Это романтика начала века, у него удивительно живописная — недаром он, в двенадцать лет впервые попав в Москву, заразился Сезанном, полотна которого привезли в Россию коллекционеры-меценаты Щукин и Морозов. В старости он мечтал дожить до 2000 года, чтобы «прожить весь ХХ век целиком, самый удивительный век, век потрясающих открытий, революций в жизни, науке, технике, искусстве. И все это было у меня на глазах».
Биография художника характерна для авангардистов его поколения. Творческий подъем 20-х годов, обвинение в формализме в 30-х, выживание в 50-х. Есть какая-то волшебная перекличка между картинами Александра Лабаса и «Столбцами» Николая Заболоцкого. Иногда даже кажется, что ранние стихи Заболоцкого — все сплошь комментарии к живописи Лабаса. Создавались они в одно и то же время и пронизаны одинаковым чувством полета и стремлением человека познать новый век.
 |
| Октябрь в Ленинграде. 1928 |
Летает хохот попугаем.
Здесь возле каменных излучин
Бегут любовники толпой,
Один горяч, другой измучен,
А третий книзу головой…
У Заболоцкого в стихах летают футболисты, «меркнут знаки Зодиака/ над просторами полей./ Спит животное Собака,/ дремлет птица Воробей». Именно так, с большой буквы, как имя собственное. «Мне кажется, что прежде всего нужно разобраться и почувствовать предметы как бы изнутри. В этом нам крепко помогли импрессионисты, потом кубисты, за ними сюрреалисты, — писал Лабас. — Вот я разбирался — что снаружи, а что внутри. В природе, в философии, в искусстве. Не такое это простое дело. На это жизни мало порой».
Окно в новый мир
В 1925-м Лабас становится членом Общества станковистов (ОСТ): пока конструктивисты работают с объемами и плоскостями, с материалами и формами, остовцы сохраняют привязанность к холсту и кисти. Это еще первый учитель Лабаса Илья Машков говорил, что мечтает возродить живопись. Ученик всю жизнь придерживался той же веры. А Владимир Фаворский научил Лабаса воспринимать полотно как окно в новый мир. И сегодня, разглядывая сюжеты Александра Лабаса, мы как бы в этом мире и оказываемся. Его волновало, что чувствует человек внутри самолета. Или внутри дирижабля, оторвавшегося от земли. Или внутри вагона метро, уезжающего в неизвестность. Воодушевленный теорией Эйнштейна, Лабас пытался художественно осмыслить ее: «Время, пространство, форма, материя, энергия — вот те вопросы, в которых мне хотелось бы разобраться. Что снаружи, а что внутри в самом глубоком смысле. Внутренняя динамика, внутренний ритм — все это невидимо, но оно существует».
Полет на Луну. 1935
Есть любопытная история из его биографии. В 1935 году он познакомился в Крыму с немецкой художницей Леони Нойман, ученицей Василия Кандинского и Пауля Клея. Вскоре она стала его женой. Когда в 1941 году московских художников начали эвакуировать в Среднюю Азию, Лабас узнал об этом совершенно случайно, зайдя в правление МОСХа. До отправления поезда оставалось несколько часов. Он позвонил жене и велел срочно ехать на вокзал, взяв с собой самое необходимое. Та взяла папку с его последними рисунками и вызвала такси. На площади трех вокзалов — человеческое море, люди стояли, сидели, спали прямо на земле. Растерянная Леони стояла с папкой акварелей посреди толпы и вдруг услышала свое имя. Оказалось, Лабас стоял рядом с ней. Судьба не позволила им разминуться ни в этот раз, ни потом. Пережив своего мужа, Леони Нойман сохранила его архив и записи — разрозненные, случайные, но удивительно передающие мысль и дух автора: «Труд художника опасен. Художник должен быть тверд и непоколебим. У нас художников особенно «ласкали», Малевич дважды сидел в тюрьме, другие томились в лагерях годами и десятилетиями, как Шухаев и Антощенко-Оленев, многих расстреливали, как Древина и Семашкевича. Все новое в искусстве воспринималось в штыки. 20-е годы были временем невиданного взлета в искусстве, нигде в мире, ни в одной стране не было столько мощных талантов, как у нас. Поэтому так властно во всем мире утверждался авангард, истоки которого пошли из России».
 |
родился в 1900 году в Смоленске. Незадолго до начала Первой мировой семья переехала в Москву. Поступил в Строгановское училище, посещал мастерские Ильи Машкова, Петра Кончаловского, учился во ВХУТЕМАСе. В мастерской у Лабаса не раз бывал Казимир Малевич. С начала 30-х и вплоть до середины 70-х годов работы Лабаса были под запретом, он жил заказами на оформительскую работу. Умер в 1983 году. Нынешняя экспозиция «На скорости ХХ века» в Третьяковке — первая большая персональная выставка художника.
Tweet