Так бывает. Добропорядочный, внешне лояльный советский сценарист и драматург вдруг выходит из жанра, из роли, из ряда. Что случилось в конце 50-х с Александром Галичем, бывшим Гинзбургом, 90-летие которого мы отмечаем 19 октября? После XX съезда он узнал все о лагерях, и это его настолько потрясло, что талант забил фонтаном, а сам Галич стал провидцем. Он погибнет в Париже в 1977 году, но до сих пор все написанное им не устарело.
Он не стал каэспэшником, не звал жечь костры и петь песни у реки. Это была дешевка для советской интеллигенции: туристический костерок вместо аутодафе и пикник по праздникам вместо бунта. А Галич написал «Матросскую тишину» для новорожденного «Современника», эту жуткую пьесу об отданных на заклание евреях, равно ненавистных и Сталину, и Гитлеру умниках, и о машинах с арестованными с надписью «Хлеб» на кузове. (Нам достался фильм «Папа», но он слабее пьесы.) Спектакль отрепетировали, но показывать запретили. Тут Галич берет гитару наперевес и идет в бой. Например, в 1968 году: «Снова, снова — громом среди ясности, комом в горле, пулею в стволе: — Граждане, Отечество в опасности, наши танки на чужой земле!»
Галич понял, что протестная интеллигенция не нужна народу в 60-е, и предвидел, что не будет нужна ни в 90-е, ни в 2000-м, ни в 2008-м. Понял и продолжал писать и отпевать эпоху и страну. На нелегальных концертах и нелегальных пленках, в своей «запрещенной реальности». Его не печатали, его лишили легальных концертов, его не кормили и не давали кормиться. Хорошо было Жанне д’Арк! Она могла надеяться изгнать англичан из Франции. Мог ли Галич мечтать об изгнании совков из Совдепии?
Он вывел формулу совка. «Он водку пил и пил одеколон, он песни пел и женщин брал нахрапом! А сколько он повкалывал кайлом! А сколько он протопал по этапам! И сух был хлеб его, и прост ночлег! Но все народы перед ним — во прахе. Вот он стоит — счастливый человек, родившийся в смирительной рубахе!»
Он, видевший первую ресталинизацию, предвидел и нашу, сегодняшнюю. «В мире не найдется святотатца, чтобы поднял на меня копье, если ж я умру, что может статься, — вечным будет царствие мое».
Смешной и страшный советский быт, высмеянный Галичем, ушел в беллетристику, но ни народ, ни власть, ни их отношения не изменились. Райкомов нет, есть шикарные офисы; «волги» выкинуты на свалку, вместо них «мерсы» и «бентли», но и в этих офисах то же самое, «в тех залах прокуренных — волки пинают людей, как собак, а после те самые волки усядутся в черные «волги», закурят виргинский табак». Они всегда жаждали «бабла» и вот обменяли на него идеологию. А мы несвободу не выменяли на свободу; когда проели ельцинские подарки, остались при своих решетках и кандалах.
Галича в начале 70-х выгнали и из Союза писателей, и из Союза кинематографистов. В 1974 году выгнали из страны. У него было еще три года свободы и работы на «Свободе» — до нелепой гибели от удара током. Но он успел соединить ярость библейских пророков-обличителей, мужество безоружного Давида и благородное Добро Иисуса.
А нам оставил пророчество. Мы знаем, что нас ждет. Стихотворение «После вечеринки». Собрались, выпили, закусили, послушали старую запись Галича. «И гость какой-нибудь скажет: «От шуточек этих зябко, и автор напрасно думает, что сам черт ему не брат!» — «Ну что вы, Иван Петрович, — ответит ему хозяйка, — бояться автору нечего, он умер сто лет назад». Железнодорожное расписание не поменялось. «Наш поезд отходит в Освенцим — сегодня и ежедневно».
