Краски в работах Гуэрры такие сочные, что кажется, если коснуться картины руками, они останутся на пальцах. Каждое полотно или изразец — это маленький, трогательный и смешной рассказ о жизни. Гуэрра говорит, что в его полотнах так много радости, потому что он видел очень много улыбок и не хочет о них забыть.
У работ Тонино Гуэрры нет названий, зато для каждой художник написал небольшой прозаический или стихотворный текст
Главное его ощущение от жизни — восторг от самой возможности жить. Это чувство накатило на него, когда его выпустили из концлагеря в Тройсдорфе в Германии после окончания войны. Это же чувство стало главным, когда он вернулся к жизни после сложнейшей операции, исход которой был неизвестен. С ним он живет каждую минуту. По словам его русской жены Лоры, он не пропускает ни одной красивой женщины — как истинный итальянец. А как истинный крестьянин, ценит все крепкое, простое, натуральное — простые вещи, радующие обычного человека. Поэтому придумывает причудливые фонтаны, которые ставят в Италии в маленьких городках на берегу реки. Поэтому реставрирует и расписывает «крестьянскую» мебель, грубо сколоченную, по которой видно, что она сделана своими руками. Поэтому ратует за возвращение к более простому образу жизни. «Нужно, чтобы возвратилось благоговение перед нашей планетой, которая дает нам все, что нам нужно. Необходимо, чтобы уже со школы детям начинали говорить о нашем общем доме, о щедрости мира, в котором мы живем. Сейчас все мы должны очень много работать, чтобы вернуться к нормальному образу жизни. Мы даже забыли, что это такое, и это очень печально. Но способ есть: надо вернуть детям фантазию. В ней наше спасение. Вместо этого мы разрушаем фантазию детей компьютерами, телевизором. А ведь на ней держится мир и все искусство! Образы детства живут во всех самых великих произведениях всех времен. Мир должен говорить ребенку: «Посмотри меня! Потрогай меня!», а сейчас мир говорит только: «Осторожно — не разбей! Не испачкай! Не сломай!» Это неправильно, и мы должны это поменять».
Гуэрра рисует не только на холсте и бумаге — еще на шкафах и на геометрических объектах из глины
Тонино Гуэрра. Лист и молния
Моя жена решила уехать в Москву. На некоторое время. Одна. Это меня удивило. За тридцать лет нашей жизни лишь я настаивал на возвращении в Россию. В последнее наше путешествие, которое продолжалось дольше обычного, она вновь обрела глубокую привязанность к друзьям, проснулся интерес к театрам и концертам.
Когда мы вернулись, лабиринт нашего дома, образ жизни, немного уединенный на природе, не удовлетворял ее более... Когда она решила возвратиться в Москву, я не спросил ее, сколько времени хочет оставаться вдали от меня: понимал, что она растеряна.
После ее отъезда много дней мне не хотелось ни с кем говорить. Я поднимался наверх в сад миндаля, откуда мы вместе смотрели на долину. Однажды, перед вечером, я сел за стол, где она оставила вазу с розами. Теперь они завяли, я старался услышать шум падающих лепестков, когда они касались стола. Так она научила меня в Москве.
Моя жена решила уехать в Москву. На некоторое время. Одна. Это меня удивило. За тридцать лет нашей жизни лишь я настаивал на возвращении в Россию. В последнее наше путешествие, которое продолжалось дольше обычного, она вновь обрела глубокую привязанность к друзьям, проснулся интерес к театрам и концертам.
Когда мы вернулись, лабиринт нашего дома, образ жизни, немного уединенный на природе, не удовлетворял ее более... Когда она решила возвратиться в Москву, я не спросил ее, сколько времени хочет оставаться вдали от меня: понимал, что она растеряна.
После ее отъезда много дней мне не хотелось ни с кем говорить. Я поднимался наверх в сад миндаля, откуда мы вместе смотрели на долину. Однажды, перед вечером, я сел за стол, где она оставила вазу с розами. Теперь они завяли, я старался услышать шум падающих лепестков, когда они касались стола. Так она научила меня в Москве.
Наш след земной сотрут,
Сокроют солнце, ветер, воды.
Оставленный им знак иль тень
Мы силимся найти.
Так и жена моя в Москве
Стремится отыскать слова,
Оброненные тридцать лет назад,
Их в поле травы сохраняют,
Где мы пушинки белые сдували
С головок одуванчиков —
Цветы цикория так называют.
Перевод Лоры Яблочкиной