По улице Солженицына, бывшей Большой Коммунистической, с оркестром не очень получается пройтись. Да, памятник писателю открывается, да церемонию открытия посещает Путин, но вообще власть в последнее время как будто разучилась эксплуатировать для своей пользы даты — профукали 100-летие Великой Октябрьской, она же ВОСР, вяло зарядили пропагандистским ядом 50-летие танков в Праге, толком не восславили советский спорт на почве столетней годовщины Анатолия Тарасова. С Солженицыным явно не справились: человек, который в своей публицистике кристально чисто выразил весь сегодняшний ультраконсервативный дискурс с его антизападничеством и русским национализмом, подвергается нападкам именно с этого ультраправого фланга. И именно за то, каким он был писателем: за «Архипелаг», за «В круге первом», за «Раковый корпус».
Солженицына называют противоречивым, но он всегда был абсолютно цельным, иначе не написал бы столько значимой для нации прозы и столько абсолютно внятной публицистики, совершенно не вступающей в противоречие с романным жанром: ГУЛАГ отдельно, консервативный дискурс — отдельно. Противоречив не «великий Солж», противоречивы суждения о нем.
В 1994-м, когда Солженицын объезжал после долгих лет в лесу Вермонта родную российскую землю, его принимали как мессию. А он, выступая во Владивостоке и Хабаровске, говорил о том, что его так и не прочитали. Не прочитали как писателя. И винил в этом Михаила Горбачева: мол, тот до последнего не допускал его публикаций, а потом книжный рынок развалился. И то, и другое было несправедливым упреком: «Раньше я думал, что приеду в Россию после своих книг и меня уже будут знать как автора. Сегодня же меня как автора почти не знают. Больше знают, как публициста».
Так, как Солженицына приветствовали в 1994-м, в 1909-м в Киеве встречали Куприна — не дали коснуться перрона. Так встречали в 1928-м в Москве Горького – тоже не дали опуститься на грешную землю. А когда он, наконец, нащупал ногами асфальт, его обездвижили пионеры, прильнувшие к длинным ногам.
Писатель в России больше, чем писатель. В этом драма Солженицына, подогретая его статьей «Образованщина», его двухтомником «Двести лет вместе» о евреях, полном ошибок, его дидактическим очерком 1990-го «Как нам обустроить Россию» (тираж — 27 миллионов), его «Россией в обвале» 1994 года, с которой мог бы согласиться любой коммунист.
А книги… Книги — для многих — очень толстые.
Твардовский приравнивает Солженицына к Платонову, Зощенко, Ахматовой, Пастернаку: «При жизни травим, долбаем, загоняем в гроб, а после смерти подбираем листочки и строчки»
«В вас не ошибся»
Пожалуй, таким, каким Солженицын был, его принимал только Александр Твардовский, влюбленный в его прозу, но признававшийся самому себе в дневниках, что с драматургией («Олень и шалашовка») у Исаича все «ф***о». Прочитав в декабре 1961 года рукопись А. Рязанского «Щ-854», Трифоныч понял, что нашел бриллиант, равного которому еще не было даже в «Новом мире». Но чтобы показать драгоценность всему советскому народу, придется применить тактику и стратегию царедворства. Письмо Хрущеву с просьбой о встрече — «исключительный случай». Разговор с Никитой — не подобострастный, откровенный: понимал, говорит Александр Трифоныч, что без вас эту вещь не пробью. И сам первый секретарь честно говорил: запойное чтение не для меня, а тут, со второй попытки, затянуло. И вот готовится 11-я книжка «Нового мира» за 1962 год, которой предстояло взорвать Советскую власть. «Как я рад, что в вас не ошибся», — говорит Солженицын, вечно торопливый и ускользающий, Твардовскому. А тот, нашедший своего автора и выпустивший в свет «Ивана Денисовича», не обижается на высокомерие писателя и отвечает: а я рад, что не ошибся в вас. И в себе!
Отношения Исаича и Трифоныча складывались не просто. Но каждый знал, с личностью какого масштаба имеет дело. Солженицынский «Бодался теленок с дубом» — его взгляд на отношения с «Новым миром», критический, обидчивый и обидный для тех, кто годами держал в журнале оборону от цензуры. Твардовский в дневниках — ни одного худого слова о любимом авторе. В марте 1967-го, уже донельзя измочаленный не литературной, а политической борьбой, лишаемый привилегий и должностей, от этого становящийся «самим собой», Твардовский приравнивает Солженицына к Платонову, Зощенко, Ахматовой, Пастернаку: «При жизни травим, долбаем, загоняем в гроб, а после смерти подбираем листочки и строчки». Знал бы он, что три года спустя – после беспрецедентной травли – именно за ним, Твардовским, будут собирать листочки и строчки, а Солженицын поцелует своего редактора в ледяной высокий лоб.
Твардовский умер. Солженицына гнали из страны. Один только по-маккиавеллиевски умный человек послал записку Брежневу о том, что гнать не надо. Звали его Николай Щелоков, министр внутренних дел, спустя некоторое время он застрелится: «Надо не публично казнить врагов, а душить их в своих объятиях… За Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его». Слишком тонко для Ильича. И недопустимо для КГБ.
В 1963-м Твардовский пытался закрепить успех — выдвинул Солженицына на Ленинскую премию. Не дали, а потом и Хрущева скинули, атмосфера поменялась. Премию — Государственную — Солженицыну спустя 45 лет даст скромный офицер КГБ Путин В.В.
В полемике с Сахаровым Солженицын призывал к «меньшей затрате народной энергии», которую дает авторитарное правление при переходе от коммунизма к иной форме политического существования. Наверное, принимая у себя Путина, старец видел в президенте именно такого человека
Цитатник для председателя Путина
Не то чтобы Владимир Владимирович мотался в Троице-Лыково, как на работу. Но у Солженицына бывал, беседовал по три часа о чем-то за высоким забором с отшельником, поменявшим сначала свое Укрывище на Вермонт, а Вермонт на Троице-Лыково. Заряжался харизмой. Но и не только: президент ездил к бывшему клиенту КГБ за тем, чтобы понять, как ему думать. Для того, чтобы убедиться в своей правоте и обрести миссию. Это как поездка к святому старцу — иные комитетчики знали цену допрашиваемым деятелям литературы и искусства.
Первым лицом, конечно, была оценена публицистика Солженицына. Не известно, что именно первое лицо читало, знакомо ли было, например, со статьями Александра Исаевича в сборнике «Из-под глыб» (1974). Но учеником Путин оказался блестящим.
«На возврате дыхания и сознания» — полемика с Андреем Сахаровым: «Уж Запад-то захлебнулся от всех видов свобод, в том числе и от интеллектуальной. И что же, спасло его это?». Парламентаризм и свобода – «пассивная подражательность Западу». Авторитаризм — плохо ли это? «И Россия тоже много веков просуществовала под авторитарной властью нескольких форм — и тоже сохраняла себя и свое здоровье, и не испытывала таких самоуничтожений, как в XX веке… может быть следует признать, что эволюционное развитие нашей страны от одной авторитарной формы к другой будет для нее естественней, плавнее, безболезненней?»
«Раскаяние и самоограничение как формы национальной жизни» — здесь Солженицын обрушивается на, в наших сегодняшних терминах, либеральный сборник «Метанойя», не зная, что полемизирует со скрывшимися под псевдонимами молодыми философами и религиозными деятелями, в том числе с одним из своих «связных», с которым потом порвет отношения из-за идеологических разногласий. Здесь уже — критика капитализма, который не самоограничивает себя. Потом Солженицын обрушится на бездуховный Запад — вполне в нынешнем стиле патриарха Кирилла — в гарвардской речи 1968-го года. А вот «Образованщину» в 1974-м он посвятил яростному развенчанию нарождавшегося в позднем СССР класса, который мы сегодня называем средним — класса активных, образованных, предприимчивых людей с нормальными установками на нормальную жизнь: его представители обличаются Солженицыным — гонятся за званиями, квартирами, цветными западными тряпками.
«А ну-ка, — пишет собиратель «Из-под глыб», — потеряли бы мы завтра половину НИИ, самых важных и секретных, — пресеклась бы наука? Нет». И вдруг, спустя более четверти века, в 1999-м, на юбилее РАН он говорит о том, что никогда еще наука не была «откинута в таком небрежении и нищете».
В полемике с Сахаровым Солженицын призывал к «меньшей затрате народной энергии», которую дает авторитарное правление при переходе от коммунизма к иной форме политического существования. Наверное, принимая у себя Путина, старец видел в президенте именно такого человека — способного сэкономить народную энергию без западных штучек. Видел лучшего из русских империалистов, которые «принесли на окраину науку и высокую культуру… развили там всю технику, индустриализацию» («Россия в обвале»). А в национальных республиках русских «оскорбляли на улицах, в трамваях, в самых людных местах, приставали к женщинам». А тут еще «наше миллионное вымирание», «редеющий народ», а также (из речи в РАН) «свобода, доведенная до полной безответственности», «пиратское государство под демократическим флагом».
Владимир Путин в гостях у Александра Солженицына, 2000 год
Пророк, исторгающий из себя банальности, достойные пикейных жилетов у подъезда. Похоже и на монолог среднестатистического таксиста, увлеченного политической риторикой.
На некоторое время Путин возьмет на вооружение в своих речах формулу «сбережение народа», но потом и о ней забудет, потому что «сбережение» коснется лишь той части народа, к которой не принадлежат «национал-предатели». Забудет и Солженицына, вспомнив о нем только в дни торжеств, потому что отпадет нужда в моральных авторитетах — он сам станет для себя самым главным моральным авторитетом, классиком и источником вдохновения и цитат. При нем нация начнет оправдывать репрессии — и это уже войдет в противоречие с «Архипелагом ГУЛАГ».
В 2016-м году Солженицын занял 11-е место (5%) в ряду наиболее выдающихся писателей, названных респондентами Левада-центра. Донцова среди прочих набрала 3%. Набоков — 2%. Пастернак 1% вместе с Марининой и Пелевиным
«Боже мой, писатель»
Вот уже действительно — нация Солженицына не прочитала. И ведет себя, как Брежнев из анекдота, когда ему из толпы гневно бросают: «Архипелаг ГУЛАГ!» А он вежливо отвечает, здороваясь: «Гулаг архипелаг!» Не помогают ни краткое изложение для школьников «Архипелага», ни хороший сериал по «В круге первом», ни собрания сочинений, ни новые публикации. Пришло время Солженицына-публициста, но нынешние глашатаи правоконсервативного дискурса и без него справляются. Впрочем, как и справлялись до него. Кажется, уходит время Солженицына-писателя. В 2016-м году он занял 11-е место (5%) в ряду наиболее выдающихся писателей, названных респондентами Левада-центра. Донцова среди прочих набрала 3%. Набоков — 2%. Пастернак 1% вместе с Марининой и Пелевиным.
Многих и вовсе нет в списке. Возможно, потому, что их считают прежде всего поэтами. Например, Мандельштама. «Это какая улица? Улица Мандельштама». Улицы Мандельштама нет, Солженицына есть, и то, когда этот новый топоним вводили, жильцы были недовольны — куда как лучше жить на Коммунистической, да еще Большой. Впрочем, Солженицын не поэт — его стихи Твардовский не стал публиковать, деликатно заметив, что их уровень уступает уровню прозы. Публицистика – тоже.
Так Who is Mr Солженицын?
Из заметок Твардовского 18 ноября 1962 года: «Боже мой, писатель. Никаких шуток. Писатель, единственно озабоченный выражением того, что у него лежит «на базе» ума и сердца. Ни тени стремления «попасть в яблочко», потрафить, облегчить задачу редактора или критика, — как хочешь, так и выворачивайся, а я со своего не сойду».
Александру Исаевичу Солженицыну еще предстоит быть прочитанным заново. В сущности, долгая счастливая судьба.
