Людмила Петрушевская на одном из концертов — как всегда, в одной из своих знаменитых шляпок Фото: Сергей Карпов / ИТАР-ТАСС
Когда настигает текст
NT: Что значит быть писателем в наше время? И насколько сейчас жизнь более радостная, чем была в советское время? Или, наоборот, более горькая?
Я не работаю в общепринятом смысле слова — то есть встал утром, сел писать. Буду теперь хвастать. Когда меня настигает текст, я его записываю. Было дело, даже в магазине «Наташа» на Пушкинской — приложила тетрадку к стене и стоя написала рассказ «Сирота». За несколько минут до этого я вдруг увидела своего умершего друга Эдика, он с кем-то разговаривал над подземным переходом, но когда я незаметно зашла сбоку, то сходство уменьшилось… А где я пишу и когда, значения не имеет. Всегда надо иметь бумагу и ручку. Я считаю, что это дело нам шлют. Одна писательница сказала, что если бы слали, не было бы графоманов. Но ведь и диктант все пишут по-разному. Диктуют одно, а записывается другое.
NT: То есть все вот так, на ходу? Никаких творческих мук и черновиков?
Если это роман, то черновиков штук сто. Большая пьеса, которая, по сути, тоже роман, иногда пишется семь лет — «Московский хор». Пьеса одноактная — за ночь, как «Чинзано», «Лестничная клетка», «Любовь». Рассказ сразу надо записывать. Песню иногда пишу месяц.
NT: В блоге вы как-то написали, что хотели бы найти своего издателя. Неужели у такого большого писателя могут быть проблемы с издателями?
Да, у меня нет сейчас издателя. Хотела выпускать мои книги одна известная дама, но я помню, как она обращалась с Асаром Эппелем в издательстве «Вагриус». Я считаю Асара гением, я его туда привела, и он потом мне звонил чуть не плача: «Она меня унижает». Пришлось буквально умолять его держаться, это была его первая книга, изданная не за свой счет. Мои книги издавались там вдвое-втрое большими тиражами, чем в договоре (как «Найди меня, сон»), а платили за одну и копейки. И я, когда это воровство всплыло, оттуда ушла. Издатель упрашивал вернуться, кражу признал и даже заплатил $300 за десятитысячный добавочный тираж…
Снова под запретом
NT: А с театрами и режиссерами возникают проблемы?
С театром мне везло. Меня, запрещенного автора, судимого, телефон которого прослушивался и за которым ходили «гороховые пальто» — так называла их в моем детстве бабушка, старая большевичка (один раз четверо меня пасли на разных точках от метро и до дома шведского культурного атташе Ларса Клеберга), вот так — меня ставили лучшие режиссеры: Ефремов, Захаров, Виктюк, Погребничко, Козак, Коняев (театр Додина, «Московский хор»), Арцибашев, Брусникин и много других. За границей ставила вся Европа, за исключением Албании. Что сейчас? Прекрасный спектакль Брусникина «Он в Аргентине» с великой актрисой Розой Хайруллиной в МХТ. Но руководство МХТ меня, судя по всему, снова считает запрещенным автором, и спектакль играется все реже. Старый-то МХАТ меня любил, три спектакля там шли. До сих пор немолодые билетерши здороваются и художники помнят, да и пожилые актеры… А вообще драматург — редкая профессия. Там счет идет на столетия. Посмотрим век спустя.
по пьесе Петрушевской в МХТ
Фото: Екатерина Цветкова / mxat.ru
NT: Вы рисуете, поете, устраиваете праздники для детей, какие-то разные удивительные форматы перформансов придумываете. Прочитала у вас, что теперь занимаетесь академическим рисунком…
Да, я еще и музыку сочиняю к своим песенкам. Преподаю предметы «Драматургическая импровизация» и «Сказки из шапки»: это сочинение текстов на уроке. Вышиваю по бархату такие колье из пуговок, камней и деталей от электронных приборов. Называется это дело «шемизетки», их даже на выставках демонстрировали. А недавно увидела — в YouTube одну из моих песенок просмотрели уже больше двухсот тысяч человек. «Старушка не спеша достала ППШ».
NT: Самым известным вашим произведением нового века, наверное, с уверенностью можно назвать цикл сказок про Поросенка Петра. Когда стало понятно, что Поросенок так популярен, не было ли желания развивать этот бренд, так сказать? На подобных вещах можно ведь зарабатывать огромные деньги, если правильно поставить процесс.
Вот чего я не умею, так это зарабатывать. Майки с Петром, куклы Поросята Петра, это же целая фабрика. Пенсия моя 12 тыс. рублей. Дети поддерживают меня и книги, которые выходят за границей. Там я даже была автором бестселлера… Ну и концерты. Тяжелейшее дело, между прочим. Выполаскивает всю душу. Один раз взвесилась до и после, два килограмма долой…
Общие беды
NT: Насколько для вас самой актуальны размышления об эмиграции?
Куда я от этого великого народа, от его божественного, пьяного, умного и язвительного языка, от наших общих бед. От леса, от поля, от Мурома и переулков у Арбата. От моих старых подружек и корешей. От любимых учеников, поразительно талантливых.
NT: Вы ведете блог, завели страницу в фейсбуке… Каковы впечатления от жизни в соцсетях?
Нет, блога у меня нет. Есть хороший человек в Германии, который ведет летопись по нескольким русским писателям, в том числе и мои дела записывает, его адрес Jewsejka.livejournal.com. И в фейсбуке я пишу, но это ради инвалидов из Порхова, сирот от рождения, которым мы, мои читатели и зрители, пытаемся помочь деньгами через общество ПРОБО «Росток».
Персонажи спектакля «Анданте» (постановка Федора Павлова-Андреевича) Фото: meyerhold.ru
NT: Вы много говорите и пишете об этом обществе. Расскажите, пожалуйста, как вас жизнь свела с этими людьми.
Я сама детдомовская, в детстве была нищенка-побродяжка, потом стала нищенка-писатель, бездомная мать с ребенком, запрещенный автор в ожидании суда: «от двух до пяти лет за оскорбление президента». И случайно я услышала о доме, куда один благодетель поселил выпускников детдома для отсталых инвалидов. Спас практически. Так-то их обычно отправляли в ПНИ, психоневрологический интернат, этот концлагерь для больных и беспомощных сирот, старых и молодых. Недавно о ПНИ было большое уголовное дело, где перечислялись изнасилования, хищение пенсий, карцер, закрытые навсегда двери, побои и аминазин с галоперидолом. Архипелаг ГУЛАГ, но если бы нашлись новые Алексиевич с Солженицыным — их бы туда не пустили. Я пыталась проникнуть… И вот я стала собирать деньги — сначала на окна сиротского дома, потому что они были щелястые, потом на дренажные колодцы, а сейчас вообще дела худые: Алеша Михайлюк, тот благодетель, который собрал под опеку почти сто человек 16 лет назад, предприниматель, опекун, — он теперь не может содержать воспитателей «Ростка», которые живут посменно с ребятами, учат их всему. Он перестал платить им зарплату. Он сам стал там работать, уехал туда. Действия правительства лишили заработка множество русских благодетелей, честных бизнесменов, эту гордость России. Я продаю свои рисунки, свои стишки, мне платят кто сколько может. Посылаю в «Росток»... Я считаю, что не я, это наша интеллигенция собирает деньги для сирот государства…
NT: Когда говорят про ПНИ, сразу всплывает в памяти «Белое на черном» Рубена Гальего. Он тогда сильно, конечно, всколыхнул общество своей книгой. Вы не планируете написать об этом месте, об этих людях?
Пока что не знаю. Алеша Михайлюк сказал мне как-то: «Не беспокойтесь, Людмила Стефановна, я их не оставлю». Я тоже, но надо написать правду о ПНИ. Боюсь, что мир не вынесет этого. Нужен Шаламов...
Впервые опубликовано в NT № 17 21 мая 2016 года
