Фото: Илья Наймушин / Reuters
Пенитенциарное российское ведомство — структура очень противоречивая. С одной стороны, в ней мало что поменялось с 1930 года, с момента создания ГУЛАГа: все тот же подневольный труд, нелепое географическое распределение, закрытость, «перевоспитание» физическим воздействием и унижением человеческого достоинства, разрыв социальных связей как обязательное условие содержания, власть блаткомитетов, нелепые правила и непонятная конечная цель процесса лишения свободы. С другой стороны, за девяносто почти лет два серьезных изменения все же произошли: во-первых, в тюрьмах больше не расстреливают, и, во-вторых, труд на стройках народного хозяйства заменен трудом фактически на начальника зоны и аффилированных с ним граждан (чаще это надзирающий прокурор, реже — местный разворотливый депутат).
Но это, если говорить именно о принципиальных изменениях.
Что касается перемен, произошедших во ФСИН за последние шесть лет, то они очень существенно сказались и на судьбах заключенных, и на самой ФСИН. Другое дело, что перемены эти носят характер капитального ремонта в сумасшедшем доме во время пожара — тут надо тушить, сносить развалины и строить новую больницу для заблудших душ, но выбран другой путь: пожар не тушить, больничку сохранить, освоить смету на ремонт, поскольку при пожаре она имеет обыкновение расти.
Собственно, со сметы и стоит начать.
«Перемены эти носят характер капитального ремонта в сумасшедшем доме во время пожара — надо тушить и строить новую больницу для заблудших душ, но выбран другой путь: пожар не тушить
Бюджет
Представление о ФСИН как о нищем ведомстве, где всегда не хватает денег на все, сильно преувеличено. Это очень богатое ведомство — это шестой по величине бюджет среди министерств. Да, он вырос за последние шесть лет, но абсолютные суммы большого значения не имеют — все бюджеты росли.
Бюджет ФСИН на 2017 год — 260 млрд руб.
Давайте посмотрим на бюджеты других силовых ведомств:
ФСБ — 59 млрд руб.,
СК — 39 млрд руб.,
прокуратура — 70 млрд руб.
Конечно, среди силовиков есть лидеры, и за ними не угнаться по понятным причинам:
МВД — 916 млрд руб.,
Минобороны — 1,5 трлн руб.
Но давайте посмотрим на ведомства гражданские:
Минсельхоз — 214 млрд руб.,
Минобразования — 350 млрд руб.,
Минздрав — 377 млрд руб.
Конечно, у всех этих министерств, ведомств и служб есть еще богатые целевые программы, но есть они и у ФСИН.
Первые лица
Понятно, что контролировать такой бюджет может только человек, пользующийся особым доверием у президента. В первые сроки Путина таким человеком был Юрий Калинин, ныне возглавляющий HR (по старому — отдел кадров) в «Роснефти». Дмитрий Медведев после смерти Сергея Магнитского в московском СИЗО в ноябре 2009 года назначил директором ФСИН Александра Реймера, выходца из МВД. Реймер попытался провести некоторые реформы, главной из которых стало разделение колоний на зоны для первоходов и рецидивистов. Собственно, правление Реймера закончилось практически одновременно с окончанием президентских полномочий Дмитрия Медведева, и закончилось для Реймера плохо: он получил 8 лет лишения свободы по обвинению в крупном мошенничестве при закупке электронных браслетов для нужд ФСИН.
Владимир Путин в 2012 году назначил на пост директора ФСИН Геннадия Корниенко, послужной список которого можно описать очень коротко: КГБ-ФСБ, потом ФСО, потом директор Фельдъегерской службы.
Если у Реймера была задача провести реальное реформирование ведомства, которое он начал, то задачей Корниенко стало эту систему сделать более закрытой, чем она была до сих пор. И, конечно, контролировать финансовые потоки.
С первой задачей Геннадий Корниенко вполне справился (и об этом ниже). А вот реализация второй задачи вышла из-под контроля.
Не могла не выйти. Геннадий Корниенко не стал в системе ФСИН своим человеком (не мог и не хотел), неоднократно писал заявления об отставке, которые не были приняты. Общее руководство он отдал своему заместителю Анатолию Рудому (выходец из Минобороны, ракетные войска, он сблизился с Корниенко на фельдъегерской службе), а задача централизовать и контролировать финансовые потоки была отдана Олегу Коршунову — финансисту, крутившемуся около Совета Федерации, однокурснику министра финансов Антона Силуанова.
Это была большая ошибка, которая привела к самому масштабному скандалу за шесть лет — если не считать приговора Александру Реймеру за деяния, совершенные до 2012 года.
Логика назначения Олега Коршунова понятна: службе нужен был человек, который собрал бы разрозненные по регионам непрозрачные финансовые потоки в центре и установил бы понятный и прозрачный хотя бы для высшего руководства контроль доходов и расходов. Вместо этого Олег Коршунов (с очень сомнительной и широко известной финансовой репутацией, что странно для ведомства, попавшего под полный, казалось бы, контроль ФСБ) внедрил систему ФГУПов, совершенно непрозрачную, через которую проводил двойные и тройные бюджетные закупки товаров для нужд ФСИН. Дело закончилось арестами в центральном аппарате ФСИН, в том числе самого Олега Коршунова, сейчас он ждет суда в изоляторе «Лефортово» .
Громкий скандал тем не менее не привел к главному: контроль над финансовыми потоками не установлен, на местах происшествие не принесло понимания, что надо бы остановиться и умерить аппетиты. Самый поверхностный анализ госзакупок с участием структур ФСИН приводит в недоумение: договоры на поставку творога из Крыма с ИК в Волгоградской области, договоры на посадку картофеля в августе с последующей уборкой в сентябре в Новосибирской области, повсеместные приключения с закупкой рыбы, которой в ИК, где нет холодильных установок, якобы отрубают головы, в связи с чем она становится дороже и перепродается тем же структурам, — это все повсеместные явления.
Тюремное население
За шесть прошедших лет с тюремным населением и его численностью произошли две существенные вещи:
- снизилась абсолютная численность тюремного населения,
- резко снизилось количество освободившихся условно-досрочно.
И произошло еще одно событие, непосредственно связанное с бюджетом и тюремным населением: при росте бюджета ФСИН руководство ведомства зачем-то добилось существенного снижения расходов на одного осужденного, прежде всего, за счет питания: с 86 руб. в день в 2016 году до 72 руб. в 2017-м и 69 руб. в 2018 году. То есть при снижении численности осужденных и шестом по величине бюджете среди министерств и ведомств происходит ухудшение положения осужденных.
ФСИН почему-то гордится снижением численности осужденных, к чему он не имеет никакого отношения: решения о лишении свободы принимают суды, и на снижении численности тюремного населения сказались, прежде всего, «медведевские» либеральные поправки в УК. Но тем не менее напомним об этом незаслуженном предмете гордости ФСИН.
За последние годы резко снизилось число осужденных, выходящих условно-досрочно, — более чем вдвое за последние шесть лет
На 1 февраля 2018 года в местах лишения свободы содержались 600 тыс. человек ровно. В 2012 году там было существенно больше народу — 755 тыс.
Но за последние годы резко снизилось число осужденных, выходящих условно-досрочно, — более чем вдвое за последние шесть лет. В 2016 году (за 2017 год статистики еще нет) имели право воспользоваться УДО 221 тыс. осужденных. Но ходатайства об УДО подали только 106 тыс. человек — остальные даже не стали пытаться. Из этих 106 тыс. человек освободили по УДО 58 тыс.
В 2014 году было удовлетворено только 41% ходатайств об УДО. Для сравнения: в 2010 году в России на свободу по УДО вышли более 100 тыс. человек, отбывших часть наказания. Если в 2004–2005 годах удовлетворялось до 80–90% ходатайств, то в 2010 году 57%, в 2011-м — 56%, 2012-м — 51%, 2013-м — 46%, а в 2014 году — лишь 41%. В результате стало сокращаться и само число подаваемых ходатайств — с 207 тыс. обращений в суды в 2010 году до 106 тыс. в 2016 году.
Что случилось? Были приняты поправки в УИК, согласно которым теперь обязательным условием стало возмещение вреда, причиненного преступлением, и согласие на УДО потерпевшего. Несмотря на «рекомендательный» характер поправок, суды стали воспринимать это требование буквально: не возмещен ущерб либо есть взыскание — отказ в УДО.
Здесь сотрудники ФСИН уже причастны к решению судов. Суды принимают или не принимают во внимание рекомендации руководителей исправительных учреждений по освобождению осужденных. Судьи же действуют по-разному — часто игнорируют мнение ФСИН. Чего они практически никогда не позволяют себе в отношении мнения сотрудников СК, например, когда те требуют ареста подозреваемых. Попробовал бы судья отказать следователю в ходатайстве о продлении меры пресечения в виде ареста — разразился бы скандал. А на мнение ФСИН судьям наплевать — и это, конечно, большая для ФСИН проблема. Сотрудники же ФСИН, чтобы лишний раз не идти на позор и унижение, не обременяют суды лишний раз заверенными ими прошениями об УДО.
За минувшие шесть лет настоящие энтузиасты тюремного служения были выкинуты из состава ОНК, а их место заняли ветераны разнообразных силовых служб, прежде всего, ветераны ФСИН и прокуратуры
Общественный контроль и прочие неприятности
Пожалуй, самой важной проблемой пенитенциарной системы России является отсутствие гражданского контроля за их деятельностью. Автор позволит себе высказать глубоко личное суждение о причинах. В 2008 году был принят закон, который многие восприняли с большим воодушевлением, — об общественных наблюдательных комиссиях в местах лишения свободы (ОНК). И в первые годы этот закон действительно работал, общественники пошли в тюрьмы и колонии и сделали там много полезного. Однако в законе были заложены несколько мин замедленного действия: например, то, что визиты общественников должны согласовываться с руководством мест лишения свободы, и собственно, сам процесс набора общественно озабоченных граждан в ОНК. В результате, конечно, за минувшие шесть лет настоящие энтузиасты тюремного служения были выкинуты из состава ОНК, а их место заняли ветераны разнообразных силовых служб, прежде всего, ветераны ФСИН и прокуратуры.
И реально действующий общественный контроль был легко и просто уничтожен.
ФСИН закрылся от общества совершенно непрозрачной стеной. Это полностью закрытая организация, не желающая признавать существующих проблем. А их много — и они множатся.
В последние годы в России впервые появились так называемые «зеленые зоны» — там, где последнее слово в спорах остается не за «блаткомитетом» и не за сотрудниками, а за представителями радикальных исламских течений
Я бы выделила три проблемы, о которых не принято говорить.
- Запрет интернет-обучения — шесть лет назад было возможно получение образования осужденных по скайпу.
- Увеличение количества осужденных, отпущенных на волю по «актировке» — то есть умирать. Смертность в зонах и тюрьмах падает, зато число активированных растет: то есть человека, нуждающегося в медпомощи, предпочитают не лечить, а актировать в состоянии, часто не совместимом с жизнью. Человек умирает на свободе, зато статистика смертности внутри мест лишения свободы улучшается.
- Сокращение количество колоний, в которых действует «воровской закон» — то есть сокращение числа «черных» зон. Многие годы колонии делились на «черные» (подчиняющиеся криминалитету) и «красные» (подчиняющиеся приказам сотрудников, часто нелепым, часто законным). Однако в последние годы в России впервые появились так называемые «зеленые зоны» — там, где последнее слово в спорах остается не за «блаткомитетом» и не за сотрудниками, а за представителями радикальных исламских течений. Эту проблему вообще стараются не афишировать.
Конечно, если говорить о главной проблеме действующей системы исполнения наказаний, то ее можно охарактеризовать коротко: это полное отсутствие контроля, прежде всего, гражданского. Однако корень зла не только в этом. Действующая система не поддается реформированию, она была так устроена изначально — 90 лет назад. Если вы хотите что-то улучшить — верните общественный контроль. Но если вы хотите построить нормальную цивилизованную исправительную систему — снесите существующую вовсе, ей не место в ХХI веке, и стройте на ее месте строгую и стройную, местами скучную, но просто нормальную систему. Заточенную не на лишение свободы как непреложный принцип, а на ресоциализацию и снижение рецидива преступности. Дайте человеку набор инструментов, с помощью которых он сможет вернуться к нормальной жизни. Но тут мы упираемся в политическую волю. Она заключается в том, что гражданин должен бояться. Больше всего он должен бояться тюрьмы. А для этого она должна быть страшной. Очень страшной.
И она такая.