Анатолий Эфрос на сцене Театра на Малой Бронной, конец 70-х годов
Мне очень хотелось ответить на его «Месяц в деревне» в 1977 году так, чтобы передать тайное ощущение от спектакля. Чтобы он меня расслышал. Назвал статью «Концерт для скрипки с оркестром» — партию скрипки в спектакле Эфроса вела Ольга Яковлева. Потом в его книге обнаружил еще один источник вдохновения. «О, если бы я только мог / Хотя отчасти, Я написал бы восемь строк / О свойствах страсти…» Анатолий Васильевич цитирует Пастернака в связи с Тургеневым, но читается эта строка гораздо шире.
Ленком и Бронная
На заре 1970-х стал оформляться особый договор Эфроса с самим собой и предлагаемыми обстоятельствами, договор, который в России именуют иногда «примирением с действительностью». Такое примирение происходит часто в результате поражения или погрома. В 1967–м Эфрос был изгнан из Театра Ленинского Комсомола, то есть разжалован из главных режиссеров в очередные. Ссылка в Театр на Малой Бронной хранила в себе «память места»: именно там был прописан дух уничтоженного Соломона Михоэлса* * Соломон Михоэлс (1890–1948) — советский актер и режиссер, художественный руководитель Государственного еврейского театра (ГОСЕТ), в стенах которого после гибели Михоэлса от рук сотрудников Министерства госбезопасности разместился Театр на Малой Бронной. . Лишенный не жизни, а только своего театра, Эфрос лирически высказался на эту тему в чеховских «Трех сестрах» (1967). Спектакль был даже не снят, а смят. Приближалась Прага, с художниками не церемонились. Так же, по-хамски, были смяты тогда «Доходное место» (1967) Марка Захарова и «Смерть Тарелкина» (1966) Петра Фоменко.
В условиях открытых репрессий Эфрос стал извлекать бонусы из своего статуса. Вернее, из отсутствия такового. Изгнанный из Ленкома, он не должен был теперь подписывать письма против Солженицына, как это делал первый государственный режиссер страны Товстоногов. Ему не светило место официально утвержденного диссидента: эту вакансию закрепили за его старшим товарищем Юрием Любимовым. Эфроса освободили от спектаклей к съездам партии, которые приходилось ставить его другу Олегу Ефремову. Эфросом пренебрегли. Взамен оставили одну возможность — заниматься своим артельным делом.
«Надо расплачиваться»
Когда во МХАТе СССР им. Горького в начале 1980-х был запрещен спектакль «Так победим!» (см. об этом The New Times №11 от 6 апреля 2015 года. — NT), Анатолий Васильевич Олегу Николаевичу не сочувствовал. В качестве приглашенного он ставил у нас «Тартюфа», у него все складывалось. Мхатчики жили в атмосфере гнетущей опалы «ленинского боевика», но эта опала вызывала у Эфроса почти не скрываемую иронию. «Ну, он же главный (Олег Ефремов. — NT), а за это надо расплачиваться». Вольному художнику Эфросу казалось, что он нашел уникальную нишу для выживания. Не отступаться от лица и ничем не расплачиваться с режимом.
Так и сложилось на несколько счастливых лет. Внутри насквозь идеологизированной, большой системы, в границах нежности (это его определение) Эфрос стал сочинять свои «восемь строк о свойствах страсти». В параллель заполнявшему все щели жизни застою возникали важнейшие режиссерские композиции: «Ромео и Джульетта», «Брат Алеша», «Дон Жуан». Его спектакли портретировали лучшие критические перья, он преодолел «психологию заключенного», привитую нескольким поколениям творцов. В отличие от автора «Мольера», Анатолию Васильевичу разрешили не только погулять по Парижу, но и поставить спектакли в Америке и в Японии. Ему позволили, наконец, сделать беспрецедентные вещи на Центральном телевидении: именно там он сочиняет «Бориса Годунова», а вслед — «Всего несколько слов в честь господина де Мольера». Позвать на роль лукавого и уничтоженного французского комедианта лидера опальной Таганки Юрия Любимова, представить эту потрясающую работу на обозрение империи — это вам похлеще, чем пригласить Ксюшу Собчак на роль свахи в «Женитьбе». Кстати, и «Женитьбу» Эфрос тоже поставил в середине 1970-х с той же Ольгой Яковлевой. И в той «Женитьбе» была высшая и до сих пор непревзойденная точка его искусства. На волне таких удач Эфросу, и не ему одному, стало казаться, что, может быть, прав Борис Пастернак, который полагал в своих «стансах» на заре сталинизма, что можно художественно остаться самим собой и «заодно с правопорядком».
Олег Ефремов, Анатолий Эфрос, Виктор Розов на юбилее Виктора Розова в Центральном детском театре, Москва, ноябрь 1983 года
Таганка
В начале 80-х советский правопорядок сгнил. На репетициях подмороженного «ленинского» спектакля во МХАТе актеры отогревались частушкой безымянного автора: «Возле скошенного луга соловей имел грача, в этом личная заслуга Леонида Ильича». Театральный островок, почва, которую Эфрос обрабатывал столько лет внутри Театра на Малой Бронной, перестала плодоносить. Он успел разглядеть другой мир, написать несколько прекрасных книг, снять несколько важных фильмов. Но со своими актерами Эфрос совладать не мог. Внутри успешной актерской семьи началась свара, которая предшествовала главным театральным разводам конца империи. Если в случае Эфроса это еще не читалось, то в случае Ефремова и Художественного театра это стало очевидным.
Знаки распада подавались загодя. Не выдержал золотого ошейника Юрий Любимов, возроптал, высказался. Не из Москвы — из Лондона. (В 1984 году Любимов дал интервью газете «Times», где высказал свою критическую позицию по поводу культурной политики в СССР. — NT) Надеялся на благоволение Юрия Андропова, а тот скоропостижно умер. Вслед за ним, «не приходя в сознание» (шутка Любимова), приступил к выполнению своих обязанностей Константин Черненко, который лишил Любимова советского гражданства.
Не знаю, в голову какого тогдашнего политтехнолога пришла иезуитская идея назначить на место Любимова именно Эфроса, равновеликого художника да еще с безупречной репутацией. Идея сработала. Одним дуплетом «закрыли» двух: того, кто обличал режим из Лондона, и другого, который всю жизнь был «человеком со стороны» и был ошельмован самим фактом согласия. Предложение Эфросу возглавить Таганку при живом Любимове было сделано по лекалам «Крестного отца». Эфрос пришел посоветоваться к Ефремову, главному статусному руководителю советского театра. Вышел из кабинета друга с опрокинутым лицом. Я проводил его до лифта и там услышал мгновенно узнаваемую реплику Олега: «Толя, актеры — это банда, надо с ними сговориться». Про «банду» Эфрос услышал, но сговариваться не стал. Он был уверен, что Любимов не вернется. Он жил в стране, которая навсегда. Он был уверен, что страну эту не перекодировать. Ему казалось, что он идет спасать Таганку. Что он поставит там несколько спектаклей, и вся театральная Россия, а не только таганская шарага поймет, зачем он сюда пришел.
Шарага присутствовала на представлении Эфроса коллективу театра. Коллектив сыграл заключительную ремарку «Бориса Годунова» — «Народ безмолвствует». Актеры Таганки хорошо знали цену человеку, которого им представили. Он ведь ставил с ними «Вишневый сад» по приглашению самого Любимова. Актеры понимали, что лучшего режиссера в стране не сыскать. Молчание шараги было ответом на внешний сговор. Так они тогда полагали. Вскоре из театра ушли несколько хороших артистов, это можно было бы пережить, но вместе с ними ушел соавтор лучших спектаклей Любимова, художник Давид Боровский. С ним Эфрос сделал своего «Дон Жуана». Моральный авторитет Боровского в той театральной стране был едва ли не решающим. Уход Боровского был плохим знаком. Эфрос поставил несколько спектаклей, газета «Правда» их поддержала, но общественного мнения эти спектакли не переломили. Напротив, сочувствовали тому, кто был в изгнании. «Восемь строк о свойствах страсти» мало кого волновали.
Юрий Любимов сыграл главную роль в телеспектакле Анатолия Эфроса «Всего несколько слов в честь господина де Мольера» (1973)
Развязка
В расцвет застоя он сочинил книгу «Репетиция — любовь моя». На Таганке такой любви не случилось. Эфрос утратил душевный покой, а с ним вместе и радость творческого труда. Развязка наступила сверхъестественно, как в античной драме. Неожиданно соткался Deus ex machina, то есть «бог из машины». Новый генсек Михаил Горбачев взялся перекодировать страну: из ссылки вернул Андрея Сахарова, посмотрел «Дядю Ваню» во МХАТе, поговорил с Ефремовым. Потом посетил Таганку, посмотрел мольеровского «Мизантропа», поговорил с Эфросом. Невзначай поинтересовался — а как там Любимов?
Чумные ветры перемен задули над Таганкой. Актеры мгновенно потребовали вернуть Любимова в Москву. Попросили Эфроса подписать «коллективку». Подписывая себе приговор, он добавил несколько важных слов: «Если сам Юрий Петрович хочет этого».
Он умер скоропостижно 13 января 1987-го. Не успел досмотреть многосерийный фильм, протагонистом которого его назначила советская судьба. Не узнал, как Любимов вернется в страну, которая «навсегда». Как поссорится вдрызг с Колей Губенко, как разделят они Таганку наподобие советского МХАТа. И как в 95 лет, добровольно, скандально покинет Таганку ее создатель. И поклянется, что не ступит сюда никогда: ни при жизни, ни после смерти.
Постскриптум, или Контракт с богом
Несколько лет назад я пришел к Любимову поговорить о новой телевизионной программе. Рожденный в незабываемом 1917 году, он проживал то, что мало кто может испытать: это состояние иногда называют «жизнь после жизни». Он вспоминал в основном первую свою жизнь, пародировал Брежнева. Современности не трогал, а на вопрос, что думает о судьбе своего театра, ответил твердо: «У меня контракт с управлением культуры». Я осторожно поправил: у вас, дорогой Юрий Петрович, контракт с господом богом. И он тут же спохватился: да, с богом. Но и с управлением культуры тоже. Об Эфросе отозвался скупо, сочувственно и с каким-то новым пониманием их сдвоенного сюжета: «Не надо было ему сюда приходить». Он сказал, а я вспомнил строки Цветаевой, которые тогда не посмел произнести. Произнесу сейчас, уже после смерти Юрия Петровича и накануне дня рождения Анатолия Васильевича.
Все рядком лежат —
Не развесть межой,
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
Белый был — красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был — белый стал:
Смерть побелила.
Кстати, тоже восемь строк. Навсегда.
* Автор — историк театра, доктор искусствоведения, президент Школы-студии МХАТ, заместитель художественного руководителя МХТ им. Чехова. В 1980–1987 годах — заведующий литературной частью МХАТа.
Фото: Валерий Плотников, chtoby-pomnili.com, kino-teatr.ru
