Человеческий язык — не только порождение, но творец места и времени.
Согласно распространенной гипотезе Сепира — Уорфа, она же теория лингвистической относительности (сформулирована в 30-e годы XX века), язык формирует саму структуру мышления его носителей, равно как основополагающий способ восприятия мира. И одновременно — полноформатно отражает их (структуру и способ). Именно поэтому носители разных родных языков никогда до конца не смогут понять друг друга, как бы совершенно они ни владели языками чужими. Любимый пример Сепира — Уорфа: в английском лишь два, максимум три существительных обозначают снег, а у эскимосов — 50 (!) существительных. Почему? Потому что снег для эскимоса — субстанция сакральная, совсем не то, что для англосакса.
Языки присущи народам, отдельным частям народов (субэтносам, социальным группам) и даже персональным людям — бывает так, что имярек говорит вроде как на родном языке, но совершенно особом, присущем только ему варианте (это называется умным словом «идиолект»). По большому счету своим идиолектом наделен каждый из нас, вопрос только в степени отличия этого индивидуального наречия от языка окружающих. Кстати, для следователя (криминалиста) феномен идиолекта — ключ к разгадке многих преступлений: текст (устный или письменный) всегда выдает автора — если внимательно и подробно к этому тексту присмотреться/прислушаться.
Но языки присущи и временам. Скажем более широко и пафосно — эпохам.
Русский язык времен Ивана III, Пушкина, Серебряного века, развитого социализма, наших дней — это все существенно разные вещи. Хотя и запечатленные в вековечном граните тех или иных литератур, создающих полную иллюзию непрерывности родной оформленной речи.
Стало быть, каждая конкретная версия языка — условно назовем ее таки наречием — рождается в точке пересечения времени (когда живем) и социальной группы, использующей общий язык в своих непосредственных целях (кто говорит).
Попасть в эту точку пересечения — значит многое понять о нации, обществе, стране, даже государстве в данный конкретный момент исторического времени. Язык — универсальное зеркало одновременно места, времени и образа действия, он же образ жизни.
«Горячо и сердечно»
Вспомним, например, прекрасную эпоху брежневского застоя. (Почему прекрасную? Потому что многие из нас были тогда не только очень молоды, но и очень наивны, а наивному всегда живется полегче.) Там был язык газеты «Правда». Состоявший из всяких «горячо и сердечно», «неуклонно растет и ширится», «лично товарищ Л.И. Брежнев». Язык официальной литературы. Язык неофициальной, неподцензурной литературы. Язык политического анекдота. (Я, между прочим, считаю, что советский политический анекдот в совокупности являет собою пример классики мировой литературы. За которую его создателю — русскому народу — следовало бы дать Нобелевскую премию. После чего, глядишь, русский народ избавился бы от комплекса неполноценности и отринул бы иррациональную зависть-ненависть к Западу.)
В общем, анализируя все разнообразие русских субъязыков той эпохи, можно было бы составить почти фотографический портрет позднего, дряхлого, умиляющегося самому себе и ползущего навстречу распаду — СССР.
То же относится и к России нашей эпохи. Первой четверти XXI века. Только разновидности русского языка и группы его носителей не те, что в далеком совке.
«Мазурик утащил самолет»
Крупнейшим языкотворцем у нас стал за минувшие полтора десятилетия президент РФ Владимир Путин. Иначе и быть не могло. Ведь Путин, как мы теперь знаем, — это и есть Россия. (И наоборот.) А язык — важнейшая часть России (или наоборот).
Созидание современного языка Путиным началось с легендарного «мочить в сортире». Меня многие уверяли, что это придумали какие-то политтехнологи. Не верю. Такое вождь мог придумать только сам. Из глубины души и сознания. Лет ми спик фром май харт, как говорит в таких случаях министр спорта Виталий Мутко.
С того самого момента официальным языком российских элит стал некий вариант криминального сленга. Смесь языка шпаны питерских окраин 1950–1960-х годов и бандитского Петербурга 1990-х. Сколько мы всего такого еще наслушались из высочайших уст, включая «мазурик утащил самолет», «деревянный макинтош» и всякие прочие похабные трактовки анекдотов про вторичные половые признаки бабушек и дедушек. Это наречие усвоили все, кто имеет то или иное отношение к власти в нынешней России. Да что там, если пресс-релизы МИД РФ уже составляются примерно таким языком — там не хватает только выражений вроде «США окончательно рамсы попутали». Одна милая молодая дама, представляющая российскую дипломатию в социальных сетях, свои посты пишет вот в такой вот стилистике. Легко убедиться.
Поколение путинского диалекта
А ведь за годы правления путинского диалекта уже сформировалось целое новое поколение. Которое, скажем, заканчивало школу где-то на финише первого или второго сроков ВВП. И в основном впитавшее ценности эпохи вместе с языком, обрушившимся на его представителей в сознательном детстве. Эту ценностную стилистику мы вполне можем видеть не только в соцсетях, давно превратившихся в самостоятельные и очень влиятельные СМИ, но и на сайтах вполне респектабельных (по привычным понятиям) изданий.
Что же мы видим/слышим? Пожалуй, типичный лексический набор молодого существа, уверенного в следующем:
- Образование не имеет ценности, ибо все в жизни по большому счету решает фарт; родиться в семье члена правления «Газпрома» — большой фарт, просто обратить на себя благосклонное внимание начальника — малый фарт. Но это уж кому как повезет.
- Наглость — не второе счастье, как шутили в нашем застойном детстве, а первое.
- Не содержание и не качество публичного высказывания важны, а исключительно его популярность/цитируемость, достигаемые любой ценой.
- В принципе, нет той цены, которой нельзя было заплатить за прагматический успех.
- Слов не должно быть много, но им следует быть достаточно грубыми, чтобы привлечь внимание всех идеальных носителей титульного элитного словаря (характеристику которому мы выше уже дали).
В этой стилистике оппонент/объект критики может быть «лохом» или «м…ком», но никак уж не скромнее. Идеи, поступки и т. п. «лоха» или «м…ка» не имеют значения, поскольку в принципе не являются предметом анализа и описания. Ты априори или свой, или чужой, остальное приложится.
«Ты, политик, ссышь» — такое обращение к бывшему премьер-министру страны я увидел в одном блоге. Это было ярко. Во всяком случае, отражало специфику поколения в достаточном для понимания объеме.
«У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней», — говорил в 1915 году Маяковский. И тоже говорил это языком, неслыханным для тогдашней России. Великим, не сравнимым ни с чем языком.
Нечто подобное молодое поколение путинского призыва говорит и сейчас. Но эти памятники словесности иные, вовсе не маяковские. Мы — новое поколение, возвещают они, которому чужда сентиментальная речевая цветастость стариков. Мы пришли не сказки рассказывать, а дела делать. Умение связать два слова — ничто перед способностью конвертировать одно маленькое слово, пусть даже на грани или за гранью фола, в какое-нибудь средне-крупное дело. Это дело будет сделано и делается уже.
Мне довелось в юности поработать грузчиком и даже бригадиром грузчиков на овощной базе. И с тех пор я могу судить, чем отличается интеллигентский мат от мата народного. Мат интеллигентский — он все-таки презентационный, выставочный, с претензией на некую особую эстетику. Народный — органический, суровый, свинцовый, ни на что, кроме самого себя и его носителя, не претендующий.
Так вот: арго путинской молодежи — это адаптированная версия скрытого путинского мата, проливавшегося на нас с высочайшей трибуны пятнадцать с половиной лет. Когда впрямую как бы — по протоколу и этикету — материться нельзя, но сама интонация, система эвфемизмов, пауз и вводных слов не оставляют сомнений, каким именно языком к вам обращаются.
Взрослый ВВП-язык породил свою детско-юношескую версию, которая, в свою очередь, создала поколение. И не надо думать, что это поколение уйдет вместе со стареющим диктатором. Независимо от того, когда уйдет он сам. Они схватили бога за бороду. Они исключили из языка лишние понятия, химеры прошлого, на гривах которых далеко не уедешь. Их язык выхолощен до набора понятий, необходимых и достаточных для победительного выживания в заданных обстоятельствах. Состав и структура этого языка исключают перемену жизненной программы и системы приоритетов.
Эта Россия принадлежит им. Кости путинского времени — лишь сырье и удобрение.
Равно как и остатки русского литературного языка.
«Мы ему поставили пределом Скудные пределы естества. И, как пчелы в улье опустелом, Дурно пахнут мертвые слова».
Фото: shutterstock