«Ты нам счастье дала»
Я лечился у Джуны — Евгении Ювашевны Давиташвили — от нейросенсорной тугоухости — тот самый случай, когда советская медицина уж точно мало чем могла помочь, кроме «внутримышечных инъекций алоэ и витамина B1». «Пусть приходит. Помогу», — сказала Джуна, когда ей «доложили» обо мне через дальних родственников. На дворе стояло лето 1980 года. Джуна, переехавшая в Москву из Тбилиси, принимала тогда пациентов в тесной квартире на улице Усиевича, в которой яблоку негде было упасть от ходоков и страждущих со всего Союза — это было одно из первых ее московских жилищ, Джуна говорила тогда по-русски с сильным грузинским акцентом, но московская ассирийская община уже признала в ней полноправную соплеменницу и очень быстро сделала ее предметом своей гордости. Она еще не была вхожа в самые партийно-государственные верхи, на ту территорию за высокими заборами, где правящая и прихварывающая геронтократия о ее чудодейственной силе уже была наслышана (ходили слухи, что вся информация о ней собранная грузинским КГБ, уже лежала на столе у Андропова), но пока не торопилась приближать ее к себе. Впрочем, то, что в предолимпийской Москве, где КГБ жестко фильтровал все и вся, даже сам московский воздух, какой-то приезжей нацменке дозволялось заниматься частной практикой, да еще и за деньги (их приносили в конвертах, которые передавали «специально обученному человеку» из ее ближайшего окружения), — уже сам этот факт говорит о многом.
Зато в московской эстрадно-артистической тусовке ее уже вполне считали своей и всячески поклонялись ей. В тот самый первый день нашего с ней знакомства в квартире на Усиевича из магнитофона на весь подъезд неслось «Джуна! Ах, Джуна — Ты нам счастье дала...» Песня с вкраплениями восточных мотивов, которую специально в ее в честь написали то ли ВИА «Самоцветы», то ли ВИА «Веселые ребята», что вобщем и неважно.
«Продолжайте лечение!»
Второй сеанс лечения был длинней первого, но все равно длился всего минут семь — Джуна не могла уделить пациентам больше времени, за день через ее руки проходило иногда до сотни человек. Люди из окружения Джуны рассказывали, что на излете каждого дня целительница была абсолютно истощена — «всю энергию раздала».
После пяти сеансов настала пора сверить талант Джуны с реальной медицинской наукой. Я сделал аудиометрию и отправился со свежей аудиограммой к одному известному в Москве ЛОР-врачу, прихватив с собой старое исследование слуха, сделанное до знакомства с Джуной. «Вы лечились у Джуны? Давно? В прошлом месяце? Ну давайте посмотрим», — известный ЛОР-врач принялся сравнивать два исследования и очень скоро его лицо приобрело выражение неподдельного удивления: «Ну вот тут, — он ткнул пальцем в аудиограмму, — у вас улучшение на пять децибел, ну положим такая погрешность на разных аппаратах, но ведь тут-то — на все десять! Очень интересно... Я с такой положительной динамикой раньше не сталкивался».
На прощание доктор посоветовал мне продолжать лечение у Джуны, вместо того чтобы ложиться на профилактическое обследование во Второй Медицинский институт: «Как Вы с ней договорились? Через полгода? Ну и прекрасно».
После этой встречи вопрос о том, не была ли вся эта история элементарным шарлатанством, лично для меня был закрыт: нет, не была. Хотя феномен Джуны, по большому счету, так и остался загадкой.
Другое время
Новых сеансов лечения не было. Джуна поменяла адрес, выйти на нее заново не получилось. А потом и вовсе стала недоступной — по Москве пошли слухи, что она лечит самого Брежнева, «четвертое управление отдыхает», — и к ней так просто теперь не подберешься. Наша повторная встреча состоялась через десять с лишним лет — я приехал к ней брать интервью в ее квартиру на Арбате. Было самое начало 90-х. Маги, знахари и целители — Лонго, Чумак, Кашпировский, — к услугам которых было национальное телевидение, без труда завоевывали умы и сердца населения на новом историческом витке. Джуне казалось, что страна ее незаслуженно забывает. Она говорила о многом — о том, как пишет картины и сочиняет музыку, какой общественной деятельностью намерена заняться, — но подспудным лейтмотивом была обида: она растратила себя на людей, а страна ее не оценила должным образом.
В 2001 году в автокатастрофе погиб ее любимый сын Вахтанг. От этой потери она так и не оправилась. Но целить, как мне кажется, она перестала не только от того, чтоб была сломлена страшным горем, за которым последовали болезни. Просто наступило другое время — время циников, в котором для нее, с ее доверчивостью и провинциальным простодушием, не оказалось места.