Тимофей Кулябин вовсе не похож на борца с системой: худой и скромный 30-летний мужчина, одетый в узкие синие джинсы и коричневый свитер, встречает гостей на проходной театра «Красный факел», где он работает режиссером с 2007 года. Из небольшого кабинета на последнем этаже открывается вид на заснеженные новосибирские крыши. Тимофей сидит, скрестив ноги, закрывшись плюшевым солнышком, которое он, как щит, прижимает к животу. Говорит тихо, подбирая слова, обдумывая каждое предложение.
Я здесь не чужой
К протестам против «Тангейзера» присоединились главный раввин Новосибирской области Шнеур Залман Заклас, а также имам соборной мечети города Салим Шакирзянов. Чем, по-вашему, объяснить такое едине ние конфессий против спектакля?
Обсуждать людей за глаза, тем более в СМИ, — некрасиво, непорядочно, но я впервые встречаю случай, когда три конфессии объединились в одной за даче. Может быть, это даже символично. Но у представителей этих конфессий нет полномочий указывать режиссеру, как ставить спектакли. Я же не прихожу в их жизнь и не говорю, как надо себя вести. Это неэтично.
Перед зданием театра дважды проходили митинги. Вам не кажется, что вы набрались западных идей, решили устроить этакую Европу в Новосибирске, а тут к вам приходит народ и говорит: «Нам эти ценности чужды, не хотим такого театра». Вы себя чужим здесь не чувствуете?
Нет, я здесь не чужой. На митинг вышло около 1000 человек, на пикет не более 150. Они спектакля не видели и не увидят, потому что им это неинтересно, как они говорят. А 7000 зрителей, которые уже посмотрели постановку, каждый раз устраивали стоячую овацию. Кого из них считать народом?
Другие мои спектакли, идущие в «Красном факеле», тоже можно представить на любой европейской сцене. Я вот сейчас готовлю «Три сестры» Чехова с субтитрами на 4-х языках, чтобы вывозить их за границу. Зрителей моя работа не смущает. У меня нет ощущения, что я живу в лесу, а вокруг меня медведи — здесь есть публика, готовая жить со мной. Мы — часть современной цивилизации, мы вписаны в европейский контекст, хотя и живем в столице Сибири. Я не смотрю на нас как на диких.
В оригинальном либретто Тангейзера не прощает Папа, но прощает бог. А у вас герой погружается во тьму без всякого прощения.
В спектакле о боге речь не идет в принципе. У меня есть только актер, который играет роль Иисуса Христа в фильме Генриха Тангейзера «Грот Венеры». И потом, это не бог и не Папа, а профессиональное сообщество не прощает режиссера. Чтобы подумать, что эта постановка про Церковь, нужно либо спектакля не видеть, либо быть очень невнимательным, не уметь считывать произведение искусства. И мои защитники говорили об этом на суде, опровергая логику невнимательных зрителей. Объясняли: если уж вы действительно думаете, что спектакль про Церковь, то вы должны быть на стороне режиссера.
Тема художника
Зачем вообще вам понадобился Христос? Вас многие обвиняют в дешевом пиаре: мол, стоит использовать сакральную фигуру, и скандал гарантирован.
Никакого скандала мы не ждали, это стало для нас полной неожиданностью. Премьера вообще состоялась 20 декабря, с тех пор я давно работаю над другим спектаклем, все это всплыло лишь через полтора месяца.
История с фильмом о Христе возникла из простой логики. Когда берешься ставить «Тангейзера», первое, что нужно сделать — решить, что такое грот Венеры в первом акте. Потому что необходимо соединить два места действия, которые несоединимы в реальной жизни. Вартбургский замок существует до сих пор, грот Венеры — это миф, а герой побывал и там, и там.
В нашем спектакле грот — кино, Вартбург — кинофестиваль, а уже потом мы начали искать тему этого кино. Венерин грот — это плотские утехи, в партитуре Вагнера полторы страницы занимает описание оргии. Тут есть логика во всем. При этом фильм про Христа — это не главная сюжетная линия, мой Тангейзер мог снять «Грот Венеры» и про другого персонажа. Но героя подвергают настоящему остракизму, это значит, что он снял спорное кино, а любой фильм на религиозные темы, даже, скажем, такой благоразумный как «Евангелие от Матфея» Пазолини, всегда вызывал споры.
Второй акт вдохновлен скандалом с Ларсом фон Триером на Каннском кинофестивале 2011 года. То есть ваша история про возможность художника говорить, что ему вздумается?
Я всегда стремился к тому, чтобы суть спектакля не укладывалась в одну мысль. И здесь для меня главным был не скандал или богоборчество, а характерная для Вагнера тема человека, который никогда не найдет свое место — ни в гроте Венеры, ни в земном мире. Это экзистенциальное одиночество, которое никогда не разрешится. У Вагнера это поэт, мейстерзингер. Я искал, про кого можно рассказать сегодня, и далеко от себя не ушел, сделав его кинорежиссером. Триер — это последний пример того, как известный художник подвергся обструкции, поэтому второй акт близок эпизоду в Каннах.
Так художник может говорить, что хочет или нет?
Я про это целый спектакль поставил, но так до конца и не разобрался. Я не знаю. Так получилось, что мой герой сделал, что хотел, и все пострадали — и он, и близкие. Все кончилось для него в этой жизни. Наверное, тут вывод такой: не стоит позволять себе все. Но с другой стороны, художник так устроен, что не может иначе, он не может находиться в жестких рамках, он создан, чтобы запреты разрушать, опрокидывать, каждый раз подвергать сомнению установленные социумом правила.
Несмотря на то что вы выиграли суд* * 10 марта мировой суд Центрального района Новосибирска закрыл дело в отношении режиссера постановки Тимофея Кулябина и директора театра Бориса Мездрича за отсутствием состава правонарушения. , скандальный плакат с распятым Христом в женской промежности сейчас заменен в спектакле серой тканью. Это поражение, уступка цензуре?
Театр принял такое решение для двух мартовских показов. Идет проверка Следственного комитета, никто не хочет новых исков, не хочет обысков на квартире у директора театра или у меня. Это просто мера предосторожности. В день суда в театр пришло пожелание из СК вовсе не играть «Тангейзер». Но спектакль все-таки сыгран, и я этому рад. А от того, завесили или не завесили постер, не решится вопрос цензуры в Р оссии. Все этот плакат уже видели, и зрительское воображение его на этой серой тряпочке все равно нарисовало.
А вы сами человек верующий?
Это не важно. Я это никому не говорю и вам не скажу. В конечном счете спектакль — это выдуманный мир, а не портрет режиссера. Сходите на мою «Электру» в московском Театре наций, там совершенно другой взгляд на ту же тему.
Ничего нельзя
Как дальше-то работать? С оглядкой на митрополита?
Я буду стараться не думать об этом, но боюсь, это уже невозможно, есть рефлекторная память о случившемся, никто из моего мозга не сможет стереть этот файл. Я думаю, наиболее интересные проекты по этой теме я буду делать за границей.
Но дальше могут возникнуть и новые проблемы. Нам вообще в театре многое запрещают в последнее время. Есть запрет на курение на сцене, а вот у Чехова все курят. Материться нельзя в театре, хотя полно пьес с матом. Но при этом, к примеру, половой акт можно. Завтра они скажут: пить нельзя на сцене — пропаганда алкоголизма, а потом, что и любовью заниматься не надо, и обнаженную натуру нельзя — безнравственно. И вот будут такие спектакли, где ничего не происходит, конфликт хорошего с хорошим.
На вас лично как эти запреты отразились?
После их принятия у меня вышел только «Тангейзер». Там не курят и не матерятся. Сейчас мы ставим «Три сестры», ругаться я там не буду и без курения обойдусь.
Что вообще с современным театром в России происходит в такой недружественной обстановке?
Как ни странно, последние два сезона молодой театр очень прогрессирует. Появляются очень интересные проекты, интересные имена. Например, Дмитрий Волкострелов, Филипп Григорьян, Юрий Квятковский, Семен Александровский, Liquid Theatre, Дмитрий Егоров.
Как же так: в России застой или даже реакция, а театр развивается?
Театр всегда отражает процессы, происходящие в обществе. Если он вдруг получает какой-то внутренний взрыв при внешнем, как вы говорите, застое, нужно искать этот детонатор, на который он реагирует, значит, он хочет какой-то перемены. Это хороший знак. При этом один из самых выдающихся современных режиссеров Дмитрий Черняков больше не ставит спектакли в России. Мы его как-то потеряли.
Вы сами уезжать не планируете?
Я хочу работать там, где мне комфортно. Мне очень нравится в Новосибирске и в «Красном факеле». Но, к сожалению, последние события сигнализируют, что мне, наверное, работать здесь будет крайне некомфортно. Надеюсь, это единичный случай, который больше не повторится и забудется как досадное недоразумение. А дальше я буду смотреть. У меня есть планы на ближайшие три с половиной года, да и здесь у меня на три года контракт.
Вам предложили сделать постановку в Большом театре. Уже известно, что это будет и когда?
Мы уже работаем над этим проектом. Я не могу пока озвучить название — в начале апреля должна быть сдача макета и тогда это будет объявлено. Премьера должна состояться в апреле 2016 года.
Что вообще думаете о том, что происходит в стране? Крым, Украина, международная изоляция России…
Сегодняшние процессы требуют серьезного анализа, не огульного, не ура-патриотического или леворадикального. Слишком много эмоций вокруг этого, слишком много агрессии. Но анализировать это — дело профессионалов, а я — режиссер. Мы живем в противоречивой стране, где сталкиваются вещи, которые не должны сталкиваться. Вагнер и прокурор не могли, по идее, встретиться, но это случилось. Такое вот странное, интересное время.
Фото: Виктор Дмитриев