Город Суджа в 1918-1919 годах был столицей Советской Украины. О том времени здесь почти не вспоминают, но «украинский след» в этом приграничном российском городе — огромный. Как сейчас живет город на границе с Украиной? Чему здесь больше верят — телевизору или личному опыту, пропаганде или общению с родными и близкими по ту сторону границы? Как сочетается большая политика с маленькой жизнью каждого? И как в Судже и окрестностях обстоит дело с поддержкой президента? Ведь, по опросам Левада-Центра, сейчас в России — больше людей, которые доверяют Путину (86 %), чем тех, кто верит в Бога (78%)
*Так называлась знаменитая книга Федора Абрамова «Братья и сестры».
Горнальский монастырь на границе с Украиной. Октябрь 2014 г.
фото: Артур Соломонов
«Поженились русские и украинцы, детей понарожали — все братья и сестры, все переплелось, и все переживают…» — говорит шофер, предоставляющий услуги извоза для тех, кто приезжает в Курск на поезде (от Москвы — 8 часов) и едет дальше, в хутор Княжий, что стоит на границе Украины и России. Действительно, почти половина браков в Суджанском районе, к которому относится хутор, — смешанные, русско-украинские. Смешались и языки: «Иди пошукай», «Трошечко напугался», «Не надо тебе это бачить»... — слышишь и в магазинах, и на улицах, и на рынке.
Война произвела в умах и душах полнейший разлад — Украину то нещадно критикуют (благо, слов для критики искать не надо — можно просто цитировать телевещание), то, наоборот, защищают от обвинений и требуют, чтобы два народа оставили в покое. Причем нередко обе позиции отстаивает один и тот же человек, опираясь то на личный опыт, то на опыт телезрителя. Однако не все довольны тем, что на телевидении так много времени посвящают Украине: «Есть ли вообще другие страны? Я теперь сомневаюсь…» — задумчиво-лукаво произнесла продавщица в продуктовом магазине.
Здесь, в Судже, есть тот самый волшебный кран, с помощью которого можно перекрыть газ Украине, — и суджане не без гордости об этом сообщают. Правда, быстро вспоминают, что там, куда может прекратиться поставка газа, живут их братья-сестры-кумовья-шурины, и гордость заметно утихает.
На двадцать семь тысяч населения Суджанского района (в самой Судже живет 7000) — четыре таксопарка, и названия у них — одно другого краше: «Империал», «Фаворит», «Ангел», «Кристина». Дороги в районе приличные, да и жизнь здесь не соответствует представлениям о погибающей русской деревне: у многих свое хозяйство, которым можно неплохо заработать. В Судже есть рестораны, бильярдные, сауны, кинотеатры, отъехать пару километров — можно даже поиграть в пейнтбол. Средняя зарплата по району — 20 тыс. рублей. Правда, бывает, что в семье из пяти человек работает только один. Утром прямо на дом желающим приносят продукты: трехлитровая банка молока — 70 руб., десяток яиц — 30 руб., литр самогона — 250.
Все советские названия улиц сохранились: Энгельса, Комсомольская, Либкнехта… В центре города Суджи все как положено: площадь Ленина и сам Владимир Ильич, указывающий дорогу. Есть и памятник Щепкину — великий артист ходил в Судже в школу.
«Мы молимся за Путина»
Над входом на рынок — облупленная надпись «Колхозный». Низкие кирпичные стены. На прилавках — мед, сало, овощи, фрукты. Куры томятся в клетках в ожидании продажи. Цены за последнее время подскочили: вырезка с комбината — с 270 до 320 рублей за килограмм, сметана со 100 до 120, творог с 60 до 80.
Подхожу к женщине, торгующей медом, и спрашиваю, что изменилось в ее жизни после событий на Украине. «Не знаю ничего, я из Рыльска». — «А там ничего не изменилось?» — «Дорожает все». Угрюмым видом своим дает понять, что тема закрыта.
Вслушиваюсь в обрывки разговоров прохожих — они обычные, семейно-домашние, плодово-овощные, но и здесь не обходится без политики: мужчина и женщина спорят о значении слова «люстрация». Он: «Люстрация — от слова просветить». Она: «Просветить — значит, в помойку кинуть?» Он: «Ну освежить, в урне же можно человека освежить?» Оба смеются и так завершают филолого-политический спор. Пожилая женщина, выстраивающая из огурцов и помидоров красно-зеленые аккуратные ряды, тоже смеется разговору о люстрациях. Спрашиваю — рада ли она присоединению Крыма. Совершенно не удивляясь неуместному вроде бы вопросу и продолжая устраивать красно-зеленую красоту, женщина отвечает: «Раньше мы по прямой в Крым ехали, а теперь пока туда доберешься… У нас вот соседи поехали на десять дней — слышу, через три дня уже ведра гремят на дворе. Они сначала сутки прождали на пароме, и если раньше квартира, которую они снимали, стоила сто рублей в день, то теперь — почти тысяча. Ну они две ночи переночевали и — домой. А вы туда сходите, — указывает она на обувной магазин, — там Лариса торгует, она точно рада»…
На полках в обувном магазине — стильные туфли и сандалии, немецкие и итальянские. За прилавком — пожилая женщина. Короткая стрижка, волосы выкрашены в рыжий цвет. Представляется Ларисой Сергеевной. На предложение поговорить откликается с азартом. Говорит и двигается Лариса Сергеевна очень быстро — ходит по магазину, поправляет и осматривает товар, что-то записывает в книжечку и рассказывает, рассказывает, рассказывает:
«Месяц назад приехали мои родственники, сестра с семьей из Луганска, десять человек… Беженцы теперь… Квартиру мы для них тут сняли, за восемь тысяч. Я им помогаю как могу — лучше сама буду без зарплаты, лишь бы они были целы. У меня подруга работает здесь, а мать ее в Донецке… Как она плачет, когда новости смотрит… С мамой ее, слава Богу, все в порядке, а она все равно каждый раз, когда смотрит новости, — сразу в слезы… Хорошо ли я живу? Знаете, я так думаю: проснулась — и слава Богу, зарплату платят, пенсию платят, работа есть. Спасибо Господу и правительству (смеется)… Верю ли телевизору? Всю правду, конечно, не покажут, да и где ее показывают, всю правду? Потому: что покажут — в то и верю».
В магазин заходит мужчина, осматривает обувь и ценники, вздыхает и уходит. Лариса Сергеевна, ничуть не расстроившись, продолжает: «Президента нашего мы любим! Он у нас самый умный! Все мои знакомые голосовали за него, и я голосовала. Молимся за него в церкви. Я и моя подруга Галина приходим в церковь и молимся».
Спрашиваю — как молится? За здравие раба божьего Владимира, президента Российского?
Отвечает: «Как за близкого человека молимся! А моя знакомая бабушка поставит свечку за Путина и шепчет: «Дай бог ему здоровьичка, такой он у нас хороший, такой умный»… Однако на просьбу разрешить ее сфотографировать, Лариса Сергеевна отвечает испуганно: «Ни в коем случае! Еще посадят». Почему, спрашиваю, она же все правильно говорит. Обиженно возражает: «Я говорю, что думаю, а не что правильно! Но фотографировать меня не надо».
На улице Лариса Сергеевна сообщает, что сейчас приедет ее зять, хозяин магазина, и я смогу «задать ему все вопросы». Но есть условие: даже не пытаться узнать его имя и сфотографировать. «Пусть он у вас будет Владимир… Ой, нет! Сергей, лучше пусть будет Сергей…»
Когда приезжает «Сергей» — мужчина в кожаной куртке, угрюмый и солидный, — Лариса сразу объявляет, что журналист из Москвы хочет «поговорить о проблемах». Тот откликается мгновенно: «Проблема у нас одна — чурки одолели. Причем московские чурки. Приезжают со своим товаром, цену сбивают, а нам - коренным жителям — что делать? Лапу сосать?... Но, с другой стороны, знаете — вот у меня три магазина, и война на Украине внесла изменение: наши перестали ездить туда одеваться-обуваться. Одеваются теперь в наших магазинах — и нам это выгодно, уж простите.., — вдруг лукаво прищуривается и добавляет: — А интересный у нас город! Ни одного предприятия, зато все торгуют (смеется). При советской власти и хлебозавод был, и пивной завод, и тракторный... — 22 предприятия. Все закрылось. Но торгуем день и ночь».
И тут случается чудо, которое возможно только в глубинке — хозяин трех магазинов, суровый и солидный, приглашает меня в гости. Сегодня же вечером.
Горнальский монастырь. Октябрь 2014 г.
«А дайте-ка мне одного порошенко»
Приняв первую рюмку самогона, хозяин дома, тот самый «Сергей», открывает тайну своего имени: зовут его на самом деле Валерой, а жену — Светой. Живут они в Судже с рождения. Она украинка, он русский. В браке почти тридцать лет, регистрировали их в украинских Сумах, поскольку туда ехать ближе, чем до Курска. У них взрослая дочь, Таня, — она принимает деятельное участие в застолье. Хозяин дома в шутку называет свою жену-украинку «хунтой»: «Хунта, а ну-ка неси нам бычков, мы уже вторую бутылку самогона начали, а бычков все нет!» — «Ишь, распелся, соловей! Сам принеси!» — «Ну, Светка, бычков принеси, а?» И бычки через минуту на столе. Рядом — конфеты «Рошен»*. Мать и дочь то и дело просят передать конфету: «А дайте-ка мне одного порошенко». Едва ли не половина продуктов на столе — украинского происхождения: местные продолжают ездить на Украину. Правда, преимущественно женщины, мужчин призывного возраста могут и не пустить. С Украины тоже приезжают — хозяин рассказывает, что частенько их навещает бабка из Киева, но «за политику мы не говорим, иначе мордобой начнется».
*«Рошен» (Roshen) — украинская кондитерская корпорация, один из крупнейших мировых производителей кондитерских изделий. Принадлежит президенту Украины Петру Порошенко.
Угощают знатно. Деревенские яйца — волшебного, совершенно немосковского вкуса. Светлана замечает: «У нас курочка ходе по воле, тут червячка сьила, там камешек, а у вас шо? Комбикорма, извините».
Светлана на местном рынке говорит исключительно по-русски, а когда приезжает в Сумы, общается только на украинском. Так все товары продают дешевле. Дочь интересуется: «Выходит, мама, тут ты русская, а там — украинка?» «Ну а як же», — улыбается Светлана.
Говорят, местные цыгане стали прикидываться беженцами с Украины. Таня, дочь, даже попыталась дать продукты одной из таких «беженок», но отец быстро пресек акт милосердия. И приказал цыганке: «Шоб я больше тебя во дворе не бачил!»
Закончили пир (а это был именно пир — с несколькими видами горячих блюд, коньяком, самогоном, соленьями и фруктами из собственного сада) украинским тортом, сегодняшним утром приобретенным в городе Сумы.
В Судже живут философы: ателье «Ваш размер» соседствует с бюро ритуальных услуг.
Монастырский диссидент
Горнальский Свято-Николаевский Белогорский монастырь находится на самой границе. Украину и Россию в этом месте разделяет река Псел. Километрах в трех виднеется село Мирополье, ничем не отличимое от российского — такие же дома, заборы, купол церкви. Но это уже территория другого государства.
Захожу в один из дворов при монастыре. Сразу начинается лай — крохотная собака гавкает хрипло, неистово, как грозный сторожевой пес. Из избы выходит старушка, которая представляется Зоей Космодемьянской. В войну она осталась сиротой, и ее назвали в честь знаменитой партизанки. Живет Зоя Космодемьянская тут давно. О том, «что случилось с нашей Украиной», очень печалится. «Я ведь рожала там, на той стороне, в Мирополье, когда был еще СССР, у меня там подруги, родственники, а теперь граница, и этот Яценюк (премьер-министр Украины. — The New Times) ров обещает вырыть и бетонный забор поставить… Зачем это? Как это вышло? Я ничего не понимаю… А если хотите с кем-то интересным поговорить, то вам не ко мне, я лучше вас приведу к нашей учительнице бывшей, которая тут работала, пока на месте монастыря интернат был».
Трудник Валерий. Октябрь 2014 г.
По пути к учительнице мы встречаем трудника Валерия, который с большой охотой делится своим видением мироустройства: против Святой Руси веками идет война, бесконечная и беспощадная. Распятый на первом канале мальчик для Валерия — один из самых важных образов этой войны. Вернее — ее нового, кровавого этапа: «Убивают нас… Мальчика вот русского распяли… Головы отрезают… Кровоторск весь в крови… Душманы наших парней губили там… Монахов расстреливали тут… И все опять по новой…»
Мы подходим к двум одноэтажным домам: здесь живут бывшие учителя. Зоя Космодемьянская стучит в дверь первого дома: «Анна Ильинична! К тебе журналист из Москвы приехал!»
Выходит пожилая женщина — взгляд ясный и озорной, на голове косынка. Обещает «все объяснить», приглашает сесть на скамейку и начинает рассказывать историю монастыря. На мои слова, что об истории можно и в интернете прочитать и лучше пусть она расскажет о себе, чем о монастыре, Анна Ильинична отвечает сурово: «Запомните: в интернете все неправда. А я вам расскажу все как есть».
«У меня первый муж был с Украины. Алкаш. Я его быстро направила. Подальше. Он оставил мне две медали — двух детей. Потом я снова вышла замуж — за учителя, и так у меня третья медаль появилась (смеется). У меня трое сыновей: один в Москве живет, другой в соседней деревне, а старший умер… Но, понимаете, как только не стало у нас интерната — мы, бывшие учителя, стали жить тут, как на выселках. Мы ни монахам не нужны, ни государству. Два раза в неделю приезжает сюда машина с продуктами. И мы при любой погоде ждем ее — мокнем, мерзнем, но ждем эту машину. А цены там — ого-го!»
Анна Ильинична, бывшая сельская учительница. Октябрь 2014 г.
Спрашиваю: «В монастырь ходите на службы?» — «Нет. Не признаю! Я не против них, я и при советской власти считала, что не нужно было их притеснять. Но и ходить к ним у меня охоты нет. Потому что их больше интересуют наши квартиры, чем наша вера. Им хочется, чтобы на территории монастыря было все монастырское. Но пока я жива, я им свой дом не продам. Это единственный корень мой, собственный мой. Как я могу его продать? И детям закажу, чтобы не продавали… Это ведь сейчас тут понастроили дома, а до этого жили мы, можно сказать, в бараках. И знаете, мы так были преданы родине, что своих детей собственных забывали. Круглый год мы ходили по дворам и политику партии внушали. Отработаешь в интернате и в девять часов вечера идешь по глубоченной грязи партию эту внедрять (смеется)… Ой, как вспомню… Мы, дурочки, пололи колхозные поля… И ни одной награды — ни за воспитание детей, ни за агитацию, ни за работу в колхозе… Не понимаю сейчас — когда мы все это успевали? А все равно жизнь у нас была веселая! Мы ведь даже артистами были, ездили по округе, выступали. Представляете: ночью, на машине, на полуторке мы — красавицы России (смеется) — едем, грязь на нас брызгает, а мы, веселые, стремимся поскорее уже выступить! После девяти вечера мы приезжали в соседние села с концертом — и нас ждали! Везде — в России и на Украине… А потом СССР рухнул, и демократы стали тут землю покупать — а нам вот (показывает кукиш)…»
Заговорили про Россию и Украину. Анна Ильинична вспоминает: «В советское время в украинские села мы ходили как к себе домой. Очень хорошо мы жили с украинцами. А теперь я не могу сказать, что мы плохо живем — мы их просто не видим. И вообще, гораздо больше козней нам свои устраивают, а не украинцы… А вся эта заваруха на Украине… Знаете, что я по этому поводу думаю? Сказать? Правительства между собой что-то делят, а страдать будем мы. Цены у нас в районе подскочили страшно. Вот и вся вам международная ситуация!» — «А рады, что Крым теперь наш?» — «Да как же мне за Крым не радоваться, когда я два года прожила в Евпатории, а моя тетка всю жизнь прожила в Севастополе? Крым всегда наш был, а почему он попал на Украину — это у лысого черта надо спросить, хоть он и наш земляк… А наш нынешний генсек (смеется)… Честно вам сказать, что я о нем думаю, или для газеты? Внешняя его политика мне нравится. А внутренняя — нет. А дай власть кому-то другому, может, еще хуже будет. Так что нужно терпеть тех, кто есть… Но вы знаете, я все равно горда тем, что живу в России. И никуда никогда не хотела и не хочу поехать. Вот приедьте ко мне на шикарной машине и скажите: «Садитесь, Анна Ильинична, я вас за границу повезу!» И я — не поеду! Зачем мне за границу? Вы видели, какая тут красота? Видели наши березки? А мы их сами посадили. И муж мой здесь похоронен… Не дожил он полтора месяца до семидесяти… Лечение неправильное назначили, и все… Как мне его жалко! После его смерти я перенесла три инфаркта… В больнице лежала, так я сама шприцы покупала, лекарства, все таблетки покупала — ну что это за лечение! А одеяла там… Я бы даже кур и собак такими не укрывала… Сына попросила привести мне все свое… Все разваливается, штукатурка с потолка на больных сыпется… Вот такое в Судже лечение, вот такая больница… Ну почему мы так бедно живем? Ведь, обладая такими ресурсами, какие есть в России, мы все в золотых штанах должны ходить! А я знаю, как надо было сделать: кто побыл в верхушках при СССР — я бы близко больше к власти не подпускала...»
В дорогу Анна Ильинична дает яблоки из своего сада (возражения не просто не принимаются, а вызывают гнев). На прощанье говорит: «Вообще жизнь — хорошая штука. Живите и радуйтесь. На рожон только не нужно лезть. Хотя если правду за собой чувствуете — лезьте и на рожон».
Горадминистрация
Вся вертикаль власти в Суджанском районе сосредоточена в трехэтажном здании администрации. Заместитель главы района по сельскому хозяйству Юрий Иванович Королев в восьмидесятые годы был первым секретарем райкома комсомола здесь же, в Судже. И сидел в этом же здании, только этажом ниже.
Его кабинет — весь в цветах и снопах. Юрий Иванович с гордостью спрашивает: «Знаете, сколько колосков в этом снопе? До двух тысяч штук! Все, что выращивается на наших полях, — есть у меня в кабинете… Только цветы декоративные, не наши, но ухаживаю за ними я сам: сам поливаю, разговариваю с ними — потому что с каждым цветком нужно говорить. Если уйду в отпуск — они засохнут…»
Кабинет замглавы района по сельскому хозяйству Юрия Ивановича Королева весь уставлен цветами и снопами. Октябрь 2014 г.
«Откуда новая техника?» — «Импортная. Американская. Фирмы Джон Дир (John Deere). Отличная техника».
В кабинете Юрия Ивановича портрет Путина начала 2000-х: «Он у меня лет десять здесь находится. Даже когда был Медведев президентом, я все равно Путина не снимал — чувствовал, что он вернется. Думаю, будет он здесь еще лет десять висеть. Минимум… Знаете, многие украинцы обвиняют во всем его, — указывает на портрет президента, — вот, говорят, кто виноват. А я бы сказал, что мы должны на него Богу молиться. Зря, что ли, его рейтинг постоянно растет? Вы же видите, что творится в мире… А если бы у нас был президент-размазня — где бы мы сейчас были? Он нас в любое время может защитить. Он способствует тому, что мы — одно целое. Есть, конечно, люди наподобие Немцова, Касьянова, Собчак… Но я думаю, они сами понимают, что заблудились… А оппозиция у нас тоже есть — например, Зюганов. Но сейчас такое время: не должно быть разногласий. Мне нравится, что и Зюганов примкнул к Путину, и справедливороссы примкнули, и что все в одну дудку. Это здорово! Вы понимаете, с одной стороны нас прижимают санкциями, а с другой — показывают дорогу. Нам как бы говорят: «Работайте, производите сами свое, отечественное». И мы — можем! Потому в каком-то смысле санкции полезны. Мы перестанем зависеть от газа и нефти и наладим свое производство. Два года — и перестроимся. А к трудностям нам не привыкать. Нам всегда было тяжело. Мы всегда были в изоляции, и это нам только придает сил и сплоченности».
Гордость за Россию, предубеждение против Запада, сам хозяин кабинета, его цветы, его снопы и возвышающийся над этим храмом восторга портрет президента составляют единое целое, гармоничное, не ведающее сомнений. Я прощаюсь с ним — ведь мне нужно попасть к главе района, который обитает этажом выше.
Беженец
Перед дверью в приемную главы района переминается с ноги на ногу мужчина небольшого роста в кожаной куртке. После двух-трех минут разговора выясняется, что он беженец с Донбасса. Выходим с ним вместе в парк, который находится в нескольких десятках метров от здания администрации. Садиться на скамейку не хочет. Нервничает, непрестанно курит. «Жили мы в четырех километрах от границы, недалеко от украинского КПП «Успенка».
Александр, беженец с Донбасса. Октябрь 2014 г.
Решение бежать с Украины мы приняли после того, как ночь просидели в подвале под обстрелом. Мы вчетвером — я, гражданская моя жена, теща и сын — поняли, что дело совсем плохо. А окончательное решение приняли после того, как узнали уже наверняка, что русскоязычное население гнобят и гнобят конкретно. Ведь в самом начале всей этой заварухи в Киеве вышел приказ — «русскоязычное население Донбасса на работу нигде не принимать». — «Вы видели этот указ?» — «Сам не видел. Слух такой прошел. Понимаете, над населением Донбасса — как над украинцами, так и над русскими — издеваются конкретно». — «Кто издевается?» — «Правый сектор»! Правда, я никого из них не видел никогда, потому что они могут одеться, как наш ополченец с Донбасса, и ленточку георгиевскую прикрепить. А по сути-то он кто? Правосек. Если бы бунт прижали еще в Киеве, может, все и обошлось бы… Но его пустили дальше, и теперь что? Люди без денег, без еды, без воды, города Тореза нет, Амвросьевку расстреляли… Я не понимаю, что дальше будет на Украине, и я не хочу, чтобы мой сын учился там и ему в голову фашистскую идеологию пихали, про все эти однополые браки… Детей начинают воспитывать по европейскому стандарту. Я видел по телевизору — не помню, в каком городе украинском, — показывали детям порнографические мультики. Десять ребят упали в обморок, и их увезли на скорой… Знаете, я как-то случайно попал на канал украинский… На украинском тв — столько вранья! Пропаганда! Я не верю, что Россия является агрессором. И потому после этого я уже ни во что не верю из того, что они там рассказывают. Россия — агрессор? (кричит, пугая воробьев и прохожих) Это полный бред! Знаете, когда я пересекал границу с семьей, был сильный дождь, и украинский пограничник меня спросил: «Цель вашего визита в Россию?» Я ему ответил честно: «Сохранение жизни». Он отдал документы и сказал: «Счастливого пути». Хочу заметить — это был не солдат нацгвардии, а украинский пограничник. И я уехал. Потому что я не понимаю, что мне преподносит украинское правительство. Незалежность Украины? А что мне за эти 23 года Украина хорошего сделала? Я за эти полгода в России больше добра увидел, чем за 23 года на Украине. Вот мы стоим сейчас с вами в прекрасном парке — у нас таких даже близко нет. У нас — там куча мусора, здесь куча мусора, и никто не убирает… В российском обычном поселке намного чище, чем в том поселке, где я жил. И не хочу я, чтобы сыну моему внедряли, что он не может общаться на том языке, при котором вырос… А здесь в школе его приняли отлично! Всем обеспечили — и даже лампу ему настольную преподаватель купил… Помогли нам найти дом. И мы живем теперь в поселке «Русское Поречье». Хозяева домика — москвичи. Они для нас сделали ремонт, утеплили стены, поставили пластиковые окна. Телевизор даже дали, а местные жители с продуктами помогли. Наша задача — платить только за газ и свет.
Мы планируем получить все социальные выплаты, а потом оформить пенсию теще. Жена хочет подтвердить свою группу инвалидности и тоже получать выплаты, сын будет учиться, а я — работать.
Так что я честно вам скажу — я сидел и плакал, когда по телевизору показывали, как ополченцы выводили из-под огня мирных жителей, и при этом погибли два русских журналиста… Еще я видел, как над батюшкой издевались, вылили краску в лицо и на украинском языке крикнули: «На тебе кровь моих родственников!» Какая кровь? Это до какой степени надо опуститься, чтобы сделать такое со священником? А почему отменили День Победы? Это позор или как? Бендера — герой? Это позор или нет? Копните историю — моя жена, правда, лучше меня историю знает, — но вы сами копните: Бендера никакой не герой, он преступник… А знаете, что на улице в Днепропетровске могут запросто взять и избить — просто за то, что ты русский? Там вообще невыносимо… А еще скоты какие-то в форме трехлетнего ребенка распяли…»
Александр прерывается. Что-то вспоминает, видимо, очень важное. Принимает решение — говорить или нет. Наконец решается: «Знаете, я теперь верю в Бога. Потому что он меня направил на путь истинный. Не дал мне оставить семью и идти воевать. Я ведь подумывал пойти в ополчение — но не захотел. В своих же стрелять? За что? Нет, лучше буду с сыном, с женою. Так больше толку будет, чем бегать с автоматом…»
Спрашиваю, что все-таки он видел лично, а не по телевизору? Отвечает: «Около нашего поселка был сильный бой. Видел я побитую боевую технику. Видел знаменитый памятник войне Великой Отечественной — Саур-Могилу — он раскурочен, расстрелян… Видел, как тикает через наш поселок побитая нацгвардия — наши ополченцы давали им, как говорится, гари. Мальчики зеленые, напуганные, перебинтованные, на технике семидесятых годов, которая еле пыхтит… А они дороги не знают и снова бегут под пули, под обстрел… А все остальное я видел по телевизору и слышал от людей».
Граница по живому
После разговора с беженцем иду в кабинет к главе района Николаю Ивановичу Ильину, рассчитывая встретить там такую же атмосферу всепобеждающего доверия к генеральной линии партии, какая царит у его зама. Предположения не обманываются. Николай Иванович показывает фотографии — Медведев, тогда еще президент, посетил Суджу и дом родителей главы района. Вот Дмитрий Анатольевич фотографируется с суджанами, вот ласково смотрит на овощи, вот восхищается кроликами… Глава района рассказывает про мартовский митинг в поддержку Крыма: «Поступила команда митинг провести. Мы не успели толком подготовить сценарий, все делали с колес, но столько народу пришло на площадь! Такой был патриотический подъем у всех! И очень много людей откликнулось на приезд беженцев — несли вещи, продукты, деньги. И священники, и отец Евгений, наш благочинный, — все помогали. Что касается наших взаимоотношений с Украиной — конечно, нам досадно и обидно, что такое произошло… У нас в районе каждая десятая свадьба была российско-украинская. В этом году я специально узнавал — еще больший процент! Наверное, из-за беженцев? Так что родственные связи, конечно, сохранились. Потому нам очень больно, что начинают городить границу — бетон или ров… Вы ведь знаете, что у нас в этом году не получилось провести крестный ход? Какая это была трагедия — и для русских, и для украинцев».
И глава района рассказывает историю, которую автор за эти три дня слышал едва ли не от каждого жителя суджанского района.
На той стороне реки — уже Украина. Октябрь 2014 г.
Слезы
Каждый год здесь устраивали крестный ход с Пряжевской иконой Божьей матери, местной святыней, одинаково почитаемой православными по обе стороны границы. В июне ее обычно возили по всем крупным храмам в округе, в том числе в Свято-Николаевский Белогорский монастырь. Оттуда икону крестным ходом несли на мост, где находился пункт пропуска (то есть иногда пограничник мог спросить документы). Туда же, на мост, приходили из украинского Мирополья, тоже крестным ходом, и две общины вместе служили праздничный молебен. Но этим летом, придя к мосту, люди обнаружили, что он огорожен пограничным забором-сеткой. Пустить людей на одну из сторон украинские пограничники отказались. Разрешили только обменяться подарками. И люди молились отдельно — каждый на своей территории. Плакали и русские, и украинцы.