Как слезть с нефтяной иглы

Сергей Алексашенко, директор по макроэкономическим исследованиям НИУ ВШЭ, приглашенный исследователь Georgetown University, Вашингтон, США  /фото: Владимир Смирнов/ИТАР-ТАСС

Политики разных стран зачастую одинаково реагируют на сильные шоки, которые сотрясают их экономики. Так, российский кризис 1998-го года настолько сильно напугал тогдашнего директора ФСБ, а ныне — президента страны, что он быстро выучил экономическую мантру — «дефицит — зло», и вот уже почти полтора десятилетия Россия живет в условиях минимального бюджетного дефицита (если не принимать во внимание кризисный 2009 год). И даже сейчас, когда экономика близка к тому, чтобы остановиться, российские экономические власти не готовы даже обсуждать возможность временного увеличения бюджетного дефицита, что рекомендует делать современная экономическая теория.

В 1973 году весь развитый мир и, в первую очередь, США, как крупнейшего потребителя нефти в мире, потряс нефтяной шок, когда арабские страны-производители «черного золота» объявили эмбарго на поставки его в страны Запада: за полгода это привело к росту цен на нефть в 4 раза (с $3 до $12 за баррель). В результате, мировая экономика немедленно попала в рецессию, и по всему миру прокатилась инфляционная волна. Исламская революция в Иране (1978-1979 гг.) привела к четырехкратному падению добычи нефти в этой стране, что немедленно создало дефицит нефти в мире. Хотя с рынка ушло примерно 5 % мирового производства нефти, цены выросли еще в три раза, до почти $40 за баррель. 

США долгие годы являлись мировым лидером по добыче нефти, но при этом страна вот уже 100 лет ее импортирует. К нефтяному шоку 1973 года доля импортируемой нефти в США составляла 30 %, а к кризису 1979 года она выросла до 40 %. Негативные экономические последствия от роста цен на нефть в 70-е годы и политический испуг привели к тому, что в США был введен не отмененный до сегодняшнего дня законодательный запрет на экспорт нефти из страны в целях минимизации объемов импорта нефти. А все президенты, начиная с Рейгана, в качестве одной из своих целей ставили достижение Америкой энергетической независимости.

Ставить глобальные цели — это часть работы политика. Но зачастую, политик мало что может сделать для того, чтобы их реализовать. Выйдя в 1970 году на пик добычи нефти (527 млн тонн), американская нефтяная промышленность с тех пор медленно, но последовательно начала сокращать объемы добычи из-за истощения месторождений. И даже резкий рост цен на нефть не смог этому противостоять — в редкие годы добыча нефти в стране росла, но уже никогда она не превышала 500 млн тонн. В 1993 году она опустилась ниже отметки в 400 млн тонн, а в 2008 году опустилась ниже уровня 1950 года, составив 302,3 млн тонн. Какая уж тут независимость, если доля импортной нефти превысила 60 %? А галопировавшие мировые цены на нефть (вспомните «тучные годы» первых двух президентских сроков Путина!) разрушали платежный баланс США и толкали доллар вниз.

И именно в этот момент в американской нефтяной промышленности произошло чудо: добыча нефти в стране начала быстро расти. За пять лет (2009—2013 годы) добыча нефти в США выросла на 47,6 % — до 446 млн тонн. Рецепт этого чуда не выглядит странным для того, кто понимает принципы, на которых строится американская экономика — это сочетание ничем не сдерживаемой частной инициативы и мирового технологического лидерства. Малые и средние американские нефтяные компании, которые добывают более 40 % нефти в стране, инвестировали огромные деньги в технологии добычи того, что получило название «нетрадиционной» («сланцевой» и «тяжелой» (tight)) нефти. В результате, согласно последнему прогнозу Международного энергетического агентства (МЭА), уже в следующем году по объему добычи нефти США могут обогнать и Россию, и Саудовскую Аравию, заняв первое место в мире (плюс 22 % к уровню 2013 года)*.

В 2013 году объем импорта нефти в США снизился в два раза по сравнению с 2006 годом, а к 2020 году, когда объемы добычи нефти в стране достигнут максимума, на котором будут держаться, по разным прогнозам, 10—20 лет, чистый импорт углеводородов в США (импорт минус экспорт) может сойти на нет. А это значит, что цель, провозглашенная 35 лет назад, вскоре будет достигнута**. Что же это означает для США и для мира? Какие экономические и политические последствия следует ожидать?

Первое — макроэкономические последствия. Импорт нефти в 2013 году обошелся США в $300 млрд — примерно 2 % ВВП. Прекращение импорта нефти означает, что в следующие семь лет американская экономика получит эти самые два процента роста за счет сокращения импорта, т.е. по 0,25 %-0,3 % в год. Произойдет резкое улучшение сальдо текущих операций, две трети дефицита которого сегодня обеспечивается импортом нефти. Это означает, что спрос на приток капитала в США снизится, и это будет предотвращать тот «крах американского доллара», который многие годы предсказывает ряд доморощенных российских аналитиков. Снижение спроса на приток капитала будет улучшать условия заимствований на финансовых рынках для американской экономики и поддерживать экономический рост.

Второе — выгоды для бизнеса. Сегодня внутриамериканские цены на нефть (и газ) держатся на более низком уровне, чем в Европе, что дает очевидный выигрыш для ресурсоемких производств. По оценкам Boston Consulting Group, в ближайшие два года американские компании за счет этого будут получать преимущество в виде более низких (на 5 %—25 %) издержек при производстве таких товаров, как пластмассы, резина, продукции машиностроения, компьютеров и электроники по сравнению с производителями из Германии, Италии, Франции, Великобритании и Японии***.

По мнению экспертов, разрыв в ценах будет сохраняться в силу логистических особенностей североамериканского рынка нефти и нефтепродуктов. Судя по всему, многие американские компании согласны с этим. Dow Chemical, General Electric, Ford и Caterpillar объявили о своих предстоящих инвестициях в строительство новых или о перезапуске старых, закрытых производств. Даже Apple заявил о строительстве нового производства в Аризоне спустя десять лет после закрытия последнего завода на территории США. По данным Американского химического совета (American Chemistry Council), совокупный объем почти 100 начатых в США между 2010 и серединой 2013 года инвестиционных проектов в химической промышленности оценивается в $72 млрд. По оценкам PricewaterhouseCoopers, к 2025 году на этой основе в США будет создано около одного миллиона рабочих мест. Понятно, что такой инвестиционный бум неизбежно создаст и дополнительный импульс к росту экономики в целом, и к росту экспорта.

Как это часто бывает, экономический выигрыш одной страны оборачивается потерями для другой. Пока эксперты предсказывают, что больше всего пострадает экономика Европы, которая будет проигрывать из-за более высоких цен и большей стоимости рабочей силы. 5-6 лет назад цена газа в Европе и Америке была на одном уровне. Сегодня цена газа в Европе в 3-4 раза выше, чем в США, и эксперты предсказывают, что уровень цен в Европе, сильно зависящей от импорта и не имеющей возможностей для наращивания собственного производства углеводородов, в ближайшие два десятилетия будет расти быстрее, чем в США. Процесс сокращения мощностей по переработке нефти в Европе идет давно — с 2000 года они сократились почти на 10 %, и это сокращение могло бы быть еще больше, если бы российские нефтяные компании не покупали европейские НПЗ. Но вот уже европейские промышленные гиганты из других секторов объявляют о своих проектах в США: Royal Dutch Shell начинает строительство химического завода в Аппалачах, регионе, богатом ресурсами сланцевого газа; французский Vallourec недавно инвестировал более $1 млрд в новый завод в Огайо, австрийский производитель стали Voestalpine вложил $750 млн в новый завод в Техасе.

Помимо потери инвестиций и, как следствие, рабочих мест, Европа сталкивается еще с одним вызовом. Дело в том, что бурный рост добычи сланцевого газа в США привел к быстрому вытеснению угля из американской электроэнергетики. Но поскольку, согласно закону Ломоносова, ничто в природе не исчезает в никуда, американский уголь пришел в Европу, поскольку он оказался сравнительно дешевле газа на европейском рынке. В результате, если США быстро снижают свой уровень выбросов углекислого газа в атмосферу (достигнув отметок середины 90-х годов), то есть решают и свои экологические проблемы, то Европа движется в прямо противоположную сторону, увеличивая объемы выбросов из-за роста угольной генерации.

И, конечно, в рассуждениях о последствиях достижения Америкой энергетической независимости нельзя пройти мимо геополитического аспекта. Быстрый рост добычи нефти в Северной Америке и ряде других стран, не являющихся членами ОПЕК (Ангола, Ирак, на горизонте — Иран), заставляет членов нефтяного картеля сдерживать свои производственные мощности. Кроме того, производители нефти должны усиливать конкурентную борьбу между собой за выход на рынки Китая, Индии, стран Юго-Восточной Азии. И масштабы потенциальных экономических проблем (снижение экспорта, падение темпов роста, ухудшение состояния бюджетов) у тех стран, которые будут вынуждены снижать свою добычу нефти, могут быть достаточно велики. Так, еще в 2011 году поставки нефти из Эквадора в США были равны 8% ВВП страны, для Колумбии этот показатель был равен 7%.

„  

Сегодня внутриамериканские цены на нефть (и газ) держатся на более низком уровне, чем в Европе, что дает очевидный выигрыш для ресурсоемких производств  

Неизбежно и изменение политического расклада на Ближнем Востоке, которое и так происходит на наших глазах в силу резкой активизации радикального политического ислама. А окончательное прекращение экспорта нефти из этого региона в США скорее всего приведет к снижению влияния Америки в регионе. Показательным (в какой-то мере) может стать сравнение американской позиции десятилетней давности, в период продолжавшегося роста импорта нефти в США, в отношении Ирака, богатого нефтью, и нынешней позиции США в отношении Сирии, когда и страна нефтью небогата, и потребности США в ее импорте резко упали. 

Конечно, все описываемые изменения (и многие другие, часть из которых сегодня даже невозможно предсказать) не произойдут прямо завтра. Эти изменения начались года три-четыре назад, и будут идти в течение ближайших десяти лет. Эти изменения затронут многие страны и регионы, которым придется тем или иным способом приспосабливаться к изменившимся внешним обстоятельствам. Приспосабливаться придется и нашей стране. Было бы странно, если бы столь радикальные изменения на мировом нефтегазовом пространстве прошли мимо нас.

Что будет с ценой на нефть — ни один серьезный аналитик предсказывать не возьмется. Мировой рынок нефти достаточно конкурентен, но особого превышения предложения над спросом не наблюдается благодаря Саудовской Аравии, которая практически в одиночку балансирует мировой рынок. Россия на нефтяном рынке – pricetaker, то есть она продает всю возможную нефть по той цене, которая есть, а химические свойства нашей нефти (как и многих других сортов нефти) сформировали тесную привязку потребителей (нефтеперерабатывающих заводов) к ней. Наконец, единство мирового рынка нефти и 12-процентная доля России на нем делают невозможным вытеснение российской нефти (и, следовательно, введение эмбарго) – ее просто нечем заменить. Печальным для России является то, что наша страна не воспользовалась в начале 2000-х годов возможностью привлечь масштабные иностранные инвестиции в свой нефтегазовый сектор, когда она могла предложить инвесторам и более низкие внутренние цены на энергоносители, и реформаторские настроения нового президента, и бурный экономический подъем 1999—2008 годов. В это время в мире в целом, и в США в особенности, существовал избыток отраслевого капитала, который искал себе применение. Однако вместо этого Россия «предложила» инвесторам постоянное повышение внутренних цен на газ, от которого выигрывает только «Газпром», растущую коррупцию, сползание в авторитаризм и политическую нестабильность, крымскую авантюру, наконец. Понятно, что в этих условиях и конкурентоспособность российской экономики снизилась, и конкурировать теперь приходится с американской экономикой, что ни для одной страны в мире не является простой задачей.