Ловушка для автократа

Революция на Украине, которая на протяжении почти двух с половиной месяцев имела вполне мирный характер и только в последней своей фазе обернувшаяся кровью как среди гражданских активистов, так и среди сотрудников правоохранительных органов, заставила вновь задуматься о проблеме насилия. Почему к нему прибегает авторитарная власть — более или менее понятно, вопрос в том, что может заставить людей наверху отказаться от репрессий?

В конце мая 1989 года, когда студенческие протесты на площади Тяньаньмэнь в Пекине приобрели большой размах, в руководстве Компартии Китая разгорелась жаркая дискуссия. Ветераны во главе с Дэн Сяопином, опираясь на свой опыт массового насилия со времен революции и гражданской войны, выступали за силовое подавление выступлений; их более молодые коллеги, не привыкшие массово убивать своих сограждан, предлагали идти на переговоры. Первая точка зрения возобладала, и, жестоко подавив протесты, китайские лидеры сохранили авторитарный режим как минимум на следующие четверть века. Но то, что удалось автократам в Китае, не всегда удается их коллегам в других странах. 

Среди обилия разнообразных диктатур в современной истории найдется немного тех, кто осуществляет массовое насилие ради насилия как такового, подобно «красным кхмерам» в Камбодже в 1975–1979 годах. Большинство автократов склонны прибегать к репрессиям, борясь за собственное выживание. Но даже в этих случаях они, как правило, предпочитают точечные удары против тех, кто кажется им наиболее опасными противниками — политических активистов, лидеров оппозиции, журналистов, и стараются избегать массовых убийств людей с улиц — так, как это было на площади Тяньаньмэнь. Цель точечных репрессий — запугать, дабы человек десять раз задумался, прежде чем пойти на демонстрацию или митинг, или даже одиночный пикет и уж, не дай бог, не стал противиться дубинкам. Ради этого «Болотный процесс» — 850 задержанных у Замоскворецкого суда и на Манежной площади в Москве во время вынесения приговора «болотным узникам», ради этого и домашний арест Навального с блокировкой его страницы в Живом Журнале.

Однако протесты ведь могут возникнуть и стихийно, когда их не ждут, и их масштаб может быстро выйти за рамки технических возможностей силового аппарата. Когда в октябре 1989 года против коммунистического режима в Восточной Германии одновременно открыто выступили сотни тысяч человек, шеф госбезопасности ГДР вынужден был признаться тогдашнему лидеру Восточной Германии Хоннекеру: «Эрих, мы не можем побить столько народу». Спустя всего несколько недель режим обвалился как карточный домик.

Один раз запустив маховик насилия, режимы оказываются не в состоянии его остановить

Американский политолог Кристиан Давенпорт, изучавший политические репрессии в сравнительной перспективе, выявил ряд закономерностей. Масштаб репрессий, как правило, служит ответом на краткосрочные всплески протестов, причем их уровень, в свою очередь, зависит от масштаба предшествующих репрессий — один раз запустив маховик насилия, режимы оказываются не в состоянии его остановить. Однако, согласно данным исследования стэнфордских политологов, собранным по 183 странам мира, если репрессиям не удается достичь своей цели и протесты продолжаются, то шансы режима удержаться у власти резко снижаются. Иначе говоря, изначально менее репрессивные режимы оказываются более уязвимы перед внезапными вызовами со стороны оппозиции, чем те, что систематически опираются на насилие. Так, обвалился режим Януковича, а режим «последнего диктатора Европы» Лукашенко, который последовательно и жестоко расправлялся с любой оппозицией, все еще держится, несмотря на перманентные экономические проблемы.

Однако не надо думать, что у диктаторов легкая судьба. Решив сменить пряник на кнут как основное средство управления, они оказываются перед нелегкими дилеммами. Прежде всего опора на насилие со стороны силовиков как на главный механизм господства делает их заложниками тех, в чьих руках находится оружие: политические лидеры никогда не могут быть уверены в том, что насилие не будет применено по отношению к ним самим, какова бы ни была плата силовикам за лояльность режиму. Предельным случаем может служить судьба южнокорейского диктатора Пак Чон Хи, которого в 1979 году застрелил начальник личной спецслужбы, считавшийся его близким другом. Кроме того, чем больше масштаб репрессий против сограждан со стороны силовиков, тем выше оказываются риски для них самих. На стороне автократов выступают не бездушные роботы, а живые люди, и как ни сильна «промывка мозгов», все же те, кто отдает непосредственные приказы открыть огонь, как правило, понимают, что массовые убийства сограждан являются преступлением. И подчас при угрозе режиму люди в форме переходят на сторону его противников, как случилось в 1989 году в Румынии.

Не случайно после расстрелов 1962 года в Новочеркасске в советском руководстве сложился негласный консенсус: такого рода столкновения не должны повториться — не столько потому, что партийным бонзам было жаль сограждан, сколько потому, что они опасались выхода армии из-под контроля. До поры до времени «точечные» репрессии против диссидентов позволяли отсрочить полномасштабные протесты, но когда в период перестройки они приобрели массовый характер, оказалось, что силовики не готовы к их подавлению ни технически, ни тем более политически. Провал августовского путча 1991 года в СССР продемонстрировал в полной мере: никто не готов был принять на себя ответственность за то, чтобы открыть огонь по протестующим. Речь в данном случае идет не только о моральных дилеммах (хотя их, конечно, не стоит списывать со счетов), но и о возможных последствиях предпринимаемых шагов для будущей судьбы силовиков. Если массовое насилие заканчивается неудачей, то после падения режима тех, кто отдавал приказы об убийствах, может ждать суровое наказание, а если режиму удается спастись, то политические лидеры запросто могут списать многочисленные жертвы на эксцессы исполнения со стороны силовиков. Если баланс сил между режимом и оппозицией неясен, то невмешательство в конфликт становится для генералов наименее проигрышной стратегией. Не случайно, например, российский министр обороны Грачев в октябре 1993 года фактически вынудил Ельцина отдать ему письменный приказ о применении силы.

Однако наибольшие риски для изначально не склонного к репрессиям режима возникают, когда к насилию прибегает оппозиция. В этом случае вопрос о выживании режима лишь отчасти определяется количеством вооружений и тактикой уличных боев. Гораздо важнее оказывается легитимность режима, готовность граждан признать его право применять массовое насилие по отношению к своим противникам. Именно этот фактор стал решающим в октябре 1993 года в Москве, когда Ельцин смог подавить сопротивление Верховного совета России. Ситуация в Киеве в феврале 2014 года оказалась прямо противоположной. Непопулярный у граждан Украины Янукович, до поры до времени использовавший как средство поддержания своего господства покупку лояльности масс, в ответ на жесткое противостояние с Майданом решился на силовое подавление протестов с использованием спецподразделений. Результат не заставил себя ждать: общественное мнение возложило ответственность за кровопролитие на власти, от режима отвернулись ближайшие союзники, и Янукович был вынужден бежать из страны.

Политические лидеры никогда не могут быть уверены в том, что насилие не будет применено по отношению к ним самим, какова бы ни была плата силовикам за лояльность режиму

Этот опыт позволяет извлечь уроки как автократам, так и их противникам. Для не слишком репрессивных режимов (к которым относится и российский) единственной стратегией противостояния угрозе протестов становится превентивное закручивание гаек, исключающее отказ от репрессий и в случае, если эти угрозы уменьшаются. Для оппозиции же оказывается, что свергнуть такие режимы не всегда удается лишь с помощью массовых мирных шествий и всяческих круглых столов. Готовность ответить на насилие нужна противникам автократов ничуть не в меньшей мере, чем призывы к выходу на площади в социальных сетях. Как это ни грустно звучит, но борьба за свободу редко обходится без того, чтобы граждане не ответили силой на произвол автократов: те, кто прибегает к репрессиям, больше всего на свете боятся получить сдачи.