Госпатриотизм и Теркин

В годину пафосного госпатриотизма, реабилитирующего дикие парадные мифы, я взялся перечитать «Василия Теркина». Это удивительно тонко написанное, как будто подслушанное у неведомых божественных источников, собрание народной правды. Патриотизм в простой солдатской шинели. Может быть, самая патриотичная книга во всей русской литературе. И кроме того, самая честная книга о войне. Как будто автор в народную душу влез. И эта народная душа воплотилась в слово четырехстопного хорея, которому поверил русский солдат. Там все солдату радостно узнаваемо: и про воду, с которой «Теркин» начинается, и про винтовку, и про кисет, и про переправу. «Еще, хочу еще!» — просил солдат.

Твардовский написал мудреную агитку. Не только показал солдату его самого, но и аккуратно объяснил, что и как делать на войне, как воевать, чего бояться и как вести себя с генералом. Он словно на цыпочках внес в войну геройский этикет боя, а также идею классовой борьбы, объявив немца барином, а нашего солдата — мужиком, и вообще создал идейно правильную книгу удивительно сочных стихов, похожих на полевые цветы. Но в такой агитке было столько отражений русской души, что все до сих пор проглатывается с большим удовольствием.

Ясно, что книга поначалу вызвала гнев начальства, включая Жданова и Фадеева, там ни разу не назван Сталин, но Сталин вполне в своем духе, по-сталински, дразня рабское начальство, как раз и дал ей затем Сталинскую премию, и книга о бойце стала классикой. Не будь ее, не было бы впоследствии второго подвига Твардовского. Журнального.

Главной заботой советской военной цензуры была тема смерти в «Теркине». В промежуточных изданиях эта тема вымарывалась: наши солдаты бессмертны. Но тема смерти в поэме имела как раз воспитательное значение: поэт обучал солдата искусству гибели за Родину — это патриотическое обучение. За горизонтом патриотизма оказывалось уникальное отношение солдата-мужика к смерти. В сущности, оно похоже на легкое дыхание, если вспомнить Бунина, большого ценителя Теркина. Солдат относится к смерти по толстовской заповеди из рассказа «Три смерти». Между немцем-барином и мужиком выстраивается граница: «Кто одной боится смерти — кто плевал на сто смертей...» Вот главная разница между противниками. Один не полезет бесстрашно на смерть, потому что боится, и армия солдат, помноженная на такое отношение к смерти, проигрывает тому, «кто плевал на сто смертей». В этой нехитрой, но разложенной на десятки дивизий солдатской матрице, где живые и мертвые — братья, как в заповедном сказочном яйце, причина победы.

„  

Главной заботой советской военной цензуры была тема смерти в «Теркине». В промежуточных изданиях эта тема вымарывалась: наши солдаты бессмертны  

Генералы гнали солдат на смерть, как утверждают либеральные историки войны, но потому-то они и гнали, что солдаты с этим смирялись и шли. «Есть приказ: умри! — Умрет», — утверждает Твардовский. Таких отношений со словом и смертью не сложилось у врага: он должен был проиграть — и проиграл. И никогда враг не написал своего «Теркина», потому что там такого не нашлось. Теркин балагурит не только с солдатами, но и со смертью. Кто с юмором относится к своей кончине, тот царь войны.

Вместе с тем отношение к смерти у Теркина двоякое: для всех и для себя. Для всех — бравое, для себя — удивительное, невероятное по противоречию, фольклорно-личностное. В одной из лучших глав поэмы, «Смерть и воин», тяжело раненный Теркин спорит со смертью и побеждает ее благодаря простодушному жизнелюбию и мужицкому лукавству. Тут тоже немец не догонял.

Но роли менялись, когда речь заходила о цивилизации. Теркин говорит смерти, что он плотник и печник. Он кровь от крови своей мужицкой страны. Махорка, медали, шутки насчет выпивки, неприхотливость, шапка, гармонь, воспоминания о девушках в березах — все это, как другое сказочное яйцо, скрывает и защищает ментальность героя поэмы. Но как только он переходит за межу, где говорят по-чужому, его магия преображается в хмурые мысли. Твардовский не рассказывает, что мужик восхитился крепким хозяйством польского или еще какого фермера (общая тема солдатских трофейных воспоминаний). Его солдату не по нраву красные кирпичные постройки и черепица. Он в Европе естественный чужеземец. Ему нечего ей сказать. Ему нечему ее научить. Не колхозам же? В этом будущая причина потери завоеванной части Европы. ...На рисунке Ореста Верейского, изображающего канонического Теркина, Европе нет места. Тут прямо какое-то локальное торжество Шпенглера. И Твардовский, верный правде, заруливает к бане. Там, то ли в фермерском доме, то ли в графском замке, во весь рост встает опять народный дух и вместе с ним народный подвиг. Мы помним обнаженный торс солдата с ранами, как с медалями. И что еще надо?