Трудные вопросы истории: Франция

Можно сказать, что во Франции сегодня покончено с историческими табу, несмотря на серьезные трудности в начале пути. Во Франции как стране католической традиции, носившей многие века титул «старшей дочери Церкви», плохо приживались идеи открытости, публичности и свободы слова. Провозгласив себя также родиной элегантности и хороших манер, будь то манеры аристократические или буржуазные, Франция была вынуждена жить по принципу «есть вещи, о которых не принято говорить». Мы стыдливо закрывали глаза на многие явления. В конце концов, французы придумали современный миф о Республике. Они тщательно разработали текст, состоящий из цикла исторических эпизодов, окруженных священным ореолом. На протяжении ста пятидесяти лет никто не имел права посягать на славную Французскую Революцию. Что касается эпохи Наполеона, о которой даже немец Гегель высказывался, как о «разуме верхом на коне», то она безусловно распространила дух просвещения и революции по всей Европе. Колониальные войны… привнесли блага цивилизации диким народам. Первая Мировая война стала квинтэссенцией национального единства. После была победа движения Сопротивления над фашизмом…

Но с возрастом Республика принимала все более демократическую форму. Ведь сама суть демократии состоит в способности принимать критику и быть объектом ревизии. Начиная с 1970х годов, были отмечены ощутимые сдвиги в этом направлении. Первой жертвой десакрализации стал миф о Французской Революции. В 1978 году историк Франсуа Фюре провозглашает, что «Французская Революция завершена» («Постижение Французской Революции»), вызывая тем самым бурю эмоций. Даже по прошествии двух веков после этого поворотного события в нашей истории нам трудно начать относиться к Революции как к «десакрализованному» историческому явлению, которое можно анализировать с холодной объективностью историка. Франсуа Фюре противостоит как марксистам, так и ярым республиканцам, отстаивая критический подход без всяких табу. В те годы идеи диссидентов стран социалистического блока служат моделью западным интеллектуалам, стремящимся пересмотреть доминирующую идеологию как голлистов, так и марксистов.

В то же время американский историк Роберт Пакстон сокрушает представления о французском коллаборационизме во время Второй Мировой войны. По его мнению, идея, согласно которой, маршал Петен защищал французов от Гитлера является ложной. Напротив, режим Виши по своей инициативе зашел гораздо дальше требований Рейха. В 1980х годах голлистский миф о непорочной Франции окончательно развалился. Решительный акт этого переосмысления: в 1995 году президент Жак Ширак признает причастность французского государства в еврейской облаве в Париже летом 1942 года. Всплывают все новые и новые идеализированные эпизоды французской истории, требующие детального анализа. В 1998 году премьер-министр Лионель Жоспен вспоминает дизертиров, отказывающихся сражаться в 1914-18 гг и реабилитирует солдат, «расстрелянных для наглядности». Другие деликатные факты подвергаются нещадной ревизии: эксцессы преследования коллаборационистов после Освобождения; массовые убийства во время войны в Алжире, совершенные армией и полицией в том числе на улицах Парижа; ужасы колонизации.

Безусловно, такой пересмотр истории вызывает порой самые негативные реакции. Кто-то начинает сокрушаться по поводу нашего стремления к покаянию. В 2005 году один из законов даже упоминает «положительные аспекты» колониальной системы. Другие не понимают, почему закон преследует осокорбления на базе расизма, ксенофобии или гомофобии. Ведь именно во имя этих законов достоинство всех и каждого (более или менее) охраняется в многонациональном и культурно разнообразном государстве, которым и является Франция.

По сути, за несколько десятилетий священная и неприкосновенная Республика превратилась в демократию, где возможна дискуссия на любую тему, если она не задевает чье-то достоинство. Это означает, что жизнь в обществе, наделенном общей судьбой, возможна даже без сакрализации славных моментов истории. Напротив, дискуссия питает демократию.