Валерия Новодворская продолжает уроки русской истории*
Урок № 4
Скандинавская традиция, хоть и миноритарная, прочно застряла у нас в генетическом коде. Однодворцы, хуторяне, воспользовавшиеся реформами Столыпина и Витте и вырвавшиеся из общинного «колхоза», будущие «кулаки», сумевшие разбогатеть своим трудом, вчерашние «совки», преуспевшие в кооператорах и начавшие храбро свой бизнес в ельцинскую эпоху, выжившие рядом с колхозами фермеры 90-х — все это наследники скандинавских бондов, self made men, отдельные представители третьего сословия, которых никогда не хватало на солидное парламентское большинство, от Первой Думы 1906 года до Учредительного Собрания, от Съезда нардепов до нынешнего «взбесившегося принтера».
Три изначальные традиции — славянская, скандинавская и Дикого поля — создали сильный, страстный и немного шальной характер. Лучше всего его описал Блок: «Объятый тоскою могучей, я рыщу на белом коне. Встречаются вольные тучи во мглистой ночной тишине. Вздымаются светлые мысли в растерзанном сердце моем — и падают светлые мысли, сожженные темным огнем». Принятие христианства можно было не форсировать. В конце концов, Литва приняла его в XIV веке, и без ущерба для вольности. У славян и варягов возникло военное божество, чисто мужское, бог мужества и войны, которому поклонялись втайне. Это был Перун, заведовавший заодно громом и молнией, совсем как скандинавский Тор с его молотом Мьельниром. Но христианство сулило соприкосновение с античностью, сулило невиданные для северных варваров знания. К тому же варяги, военные специалисты, возглавившие будущую готическую Русь, Олег, Игорь, Святослав, Владимир выходили «в люди», в христианский Царьград. Это были ближайшие соседи и партнеры, Русь сбывала им свои меха, так что воевали славяне и варяги за право на участие в рынке, за коммерцию.
„
Магическое христианство, православие, предполагает покорность, послушание высшим, смирение и стремление к монастырскому укладу
”
Кстати, тогда появляется термин «русский», русич. Это тоже дар варягов. Прямой перевод: «наконечник копья». Русский — означало «воин».
Но Царьград не давал ни своих «багрянородных» царевен в жены, ни торговых льгот. Возможно также, что византийцы хотели смирить дух своих противников. Но русичи попались в эту ловушку, и уж, конечно, не анекдот насчет ислама, запрещавшего веселое распитие напитков, лежал в основе неверного, на наш взгляд, исторического выбора.
Принятие фаустианского, католического христианства с его конфронтационной сущностью и с непременной дифференциацией светских и духовных властей (не всякий король, кроме Филиппа IV Французского и Генриха VIII Английского, рисковал связываться с Папой) и вольным воздухом античности было бы очень полезно. Мы не стали бы изолянтами, пасынками Европы.
Магическое христианство, православие, предполагает покорность, послушание высшим, смирение и стремление к монастырскому укладу. Шпенглер здесь совершенно прав. К тому же византийская традиция, традиция абсолютного приоритета интересов государства перед правами личности, традиция автократии, главенство Кесаря и самого жалкого пресмыкательства подданных была гибельна для Руси. Она проявится вполне в XIV веке, но для земли, ожидавшей цунами Орды, она должна была стать троянским конем.
Пока что Ольга, ее свита, Владимир и его дружина забавлялись игрушками: дивились мрамору, позолоте, роскоши цареградских церквей и золотым ризам иерархов. Магическая ипостась созерцательного, смиренного православия с самого начала привела к трагедии: чистые и праведные княжичи Борис и Глеб дали себя зарезать, как телята, своему преступному брату, Святославу Окаянному. У смиренных не было шансов выжить ни тогда, ни сейчас.