Острый нож в грудь великой революции

По новой квазиединой концепции отечественной истории, придуманной ленинцами и сталинцами путинской эпохи, кошмар, постигший далеко не идеальную, но пригодную для жизни Российскую империю в 1917 году и длившийся до 1953 года, называется Великой Революцией. Море крови и море страданий. В формате 3D лучше не смотреть.

Аркадий Аверченко когда-то издал сборник «Дюжина ножей в спину революции». Но полузабытый Евгений Иванович Замятин, писатель, чье 130-летие немногие ценители отметили 1 февраля, наносил Великому Вию удары бесстрашно и открыто.

Замятин родился в Лебедяни, неподалеку от Тургенева, Лескова, Пришвина и Бунина. Гимназист, студент политеха (учился на кораблестроительном), он отдал дань заблуждениям времени: помогал эсдекам, ходил на сходки, хранил пироксилин, посидел в тюрьме. Но, слава богу, бросил это дело.

Восторженный Горький, собиравший нонконформистские молодые таланты в свое лукошко, им зачитывался. Но повести Замятина не вызывают желания немедленно все свергнуть. «Уездное» (1912) и «Алатырь» (1914) — это тоска глухой провинции: пьянство, невежество, лжесвидетели, хамы, разврат. Обыватели. Примитивная и сытая жизнь, но есть книги и где-то вдали маячат университеты.

«На куличках» (1914) — это такой модернистский вариант купринского «Поединка». Муштра, бессмыслица, интеллигентный поручик Андрей Иванович, честный капитан Шмит, который стреляется, когда похотливый генерал бесчестит его жену, чистую и нежную Марусю.

В Едином Государстве есть своя ВЧК — Бюро Хранителей, а за малейшее нарушение полагаются пытки в «газовой комнате» и казнь на Машине Благодетеля, где испепеляют током

Но вот сбылась мечта российских романтиков. Царизм пал, и Замятин, пригретый Горьким, вступает в литобъединение «Серапионовы братья», работает в издательстве «Всемирная литература», читает лекции. Татлины, «Летатлины», безумные идеи, художники творят, театры экспериментируют. Кажется, жизнь удалась.

Но что пишет этот модернист и революционер? Вот здесь становится по-настоящему страшно, и хочется бежать из Петрограда в Петербург, «откуда отплыли уже почти год и куда едва ли когда-нибудь вернутся» («Мамай», 1920). Но ужаснее всего рассказ «Пещера» (1921). «Между скал, где века назад был Петербург, ночами бродил серохоботый мамонт. И завернутые в шкуры, в пальто, в одеяла, в лохмотья пещерные люди отступали из пещеры в пещеру. На Покров Мартин Мартиныч и Маша заколотили кабинет. На Казанскую выбрались из столовой и забились в спальне. Дальше отступать было некуда, тут надо было выдержать осаду — или умереть».

А в 1920-х годах Замятин пишет антиутопию «Мы». Если Маша и Мартин в пещере имели одну порцию яда на двоих, и Мартин отдал ее Маше в день ее именин, то у «нумеров» из Единого Государства, огражденного Зеленой Стеной, и этого нет. А есть стеклянная казарма и розовые талончики на любовь, а детей могут рожать только особо отобранные, и во главе всего — Благодетель. Есть и своя ВЧК — Бюро Хранителей, а за малейшее нарушение полагаются пытки в «газовой комнате» и казнь на Машине Благодетеля на площади Куба, где испепеляют током. Хаксли («О дивный новый мир») и Герберт Франке («Игрек минус») на этом фоне просто курорт. Мрачнее только Оруэлл с «1984».

В 1924-м «Мы» напечатали на Западе. Все было как с «Доктором Живаго» Пастернака. Началась травля, Замятина лишили всякой работы. Он обратился с просьбой о разрешении на выезд. Горький, добрая душа, и здесь помог. В 1932 году Замятина выпустили на ту сторону Зеленой Стены. В Париже он никому не был нужен, он был нищ и одинок. В 1937-м писатель умер от грудной жабы, его похоронили на кладбище для бедняков. Но он умер свободным. Хранители за ним не пришли, и Благодетель остался с носом.