Мария Алехина: «Осужденный — рентабельная собственность»*

Исправительная колония № 2 считается одной из лучших. Она находится в черте города, слева — парк, справа — Автозаводский суд Нижнего Новгорода, жилой квартал, новостройки.

Говорят, что по утрам и вечерам со стороны ИК слышится лай. Это не звери. Это мы, осужденные, построенные на проверку «по пять человек», приветствуем администрацию. Ответственная за строй громко командует: «Внимание!», остальные мощным хором подхватывают: «Здра-сте!» Здесь так учат вежливости. «Быть вежливыми между собой и в обращении с персоналом ИУ» — пункт 8 Правил внутреннего распорядка.

Одна поверка длится минимум полчаса. Женщины стоят на ней в любую погоду, кроме проливного дождя. Большую часть года переминаясь с ноги на ногу от холода и ветра. Казенная зимняя обувь сделана из материала, напоминающего клеенку в один слой. Для утепления подошвы осужденные используют женские прокладки из бесплатных гигиенических наборов. Неизвестна (но проклинаема всеми) причина, которая не позволяет администрации делать пересчет по отрядам.

Слово «барак» здесь не любят, но и общежитиями эти «дома» не называют. Говорят: «Пойду к себе в отряд». Осужденные в российских колониях живут в отрядах. ИК-2, разумеется, не исключение. Основным помещением отряда является секция, где в несколько длинных рядов стоят двухэтажные железные кровати. Личное пространство женщины «законно» сжимается до трех квадратных метров: это примерно ширина кровати плюс ширина прохода до следующей. «А вообще-то личное дома осталось, а тут все общественное» — такой ответ можно услышать от сотрудников. Санузлы, например, общественные. В нескольких отрядах они представляют собой каменное возвышение с рядом дыр, расстояние между которыми не превышает 20 см. Женщины, годами справляющие нужду на корточках, задевающие друг друга ногами и ждущие своей очереди в туалет — картинка, не слишком напоминающая «утонченность и изысканность», о которых можно прочесть на сайте Нижегородского ГУФСИН.

Швейный цех № 2 — это фактически непроветриваемое помещение с вытяжкой, выходящей на кучу навоза, расположенную в 5–7 метрах от нее. В летнее время женщины испытывают трудности в процессе шитья из-за обилия мух, запаха и снующих под ногами крыс. Проваливается пол, осыпается штукатурка, на нескольких машинах отсутствуют защитные ограждения, на большинстве — слабое заземление проводов. Отсутствует проточная вода: на 100 человек — один кран, вода из которого не течет, ее приносят ведрами из административного здания. Максимум, который можно получить за работу в таких условиях, выполняя 140% нормы, — 1500–2000 рублей. Цех № 2 не увидит ни одна комиссия (чаще всего им демонстрируются показательные № 1 и № 25), зарплата швей там — 100–200 рублей.

Подтверждением заработка и стажа осужденных является расчетный листок. Листки выдаются каждой работнице на руки. Поначалу все крайне удивлялись тому, что работали по 6 дней в неделю, а в листках отработанных дней числится всего 5 или 6 за месяц. Задавали вопросы администрации. Но здесь, если задавать много вопросов, ответом служат рапорты и взыскания. Подвергаться унижениям на дисциплинарных комиссиях, а после сидеть в штрафном изоляторе — каменном мешке-одиночке без теплых вещей, чая и сигарет — мало кто хочет, а потому вопросы отпадают.

Из отработанных дней складывается трудовой стаж. Женщины, работавшие по 3–4 года, при освобождении получают справку со стажем год или меньше. Нередки случаи, когда положенный по закону ежегодный оплачиваемый отпуск не давали по несколько лет, а осужденным говорили: «Работайте, а то останетесь еще должны колонии», — разнарядки-то уничтожают, а по листкам они работали не больше 10 дней за месяц.

Что такое работа, например, в раскройном цехе? Тех, кто там трудится, легко узнать по синим ботинкам. Если посмотреть внимательнее, тот же цвет у них на руках и ногтях. Это синька, которая летает по цеху вперемешку с пылью и маслом из-за того, что вентиляция работает в обратную сторону. Когда я слышу об этом, создается впечатление, что у организаторов труда в обратную сторону работает мозг, ведь работа в этом цехе опасна. На раскройно-ленточных машинах (РЛМ) или резаках, за которыми целый день стоят женщины (стульев «не предусмотрено»), часто лопаются жестяные острые ленты, и если такая заденет человека, то исход может быть летальным. Ленты рвутся, потому что не срабатывают предохранители. Было бы странно, если бы они срабатывали на оборудовании, где годом выпуска значится 1979-й. А женщин на эти машины ставят вообще без подготовки, ставят в ночное время, ставят при недостаточном освещении, при летающей пыли и синьке, которая въедается в кожу. Труд в таких условиях оценивается в 1000 рублей в месяц со всеми переработками (в два раза меньше без них)…

/…/ Недавно нашу колонию посетил губернатор области. За день до этого был снят и выпущен сюжет о доме матери и ребенка в ИК-2. Всем понятно, что осужденная мать, упорно повторяющая на камеру «у нас санаторий», лжет, а те, кто мог не солгать, были запуганы или заперты. По иронии, здание, в котором запирают проблемных осужденных на время приезда комиссий, называется КВЧ (культурно-воспитательная часть). И там же, где под предлогом вызова администрации запирают «неудобных» людей, вечерами можно наблюдать очередь из совсем других осужденных: это ждут твердо вставшие на путь исправления женщины, те, кто узнал, запомнил и начал уважать «нормы, правила и традиции человеческого общежития» (см. ст. 9 УИК РФ). Их отношение к другим коротко укладывается в принцип, о котором писал Солженицын: «Умри ты сегодня, а я завтра». Точнее, «умри ты сегодня, а я завтра за это получу поощрение, а послезавтра освобожусь досрочно» — примерно так это звучит теперь. И кстати, так и работает…

/…/ Поощрение в осужденных способности к предательству, изживание в них человеческого — это подготовка почвы для рецидива. Но в условиях, где осужденный — рентабельная собственность, а цель, прописанная в законе, — «исправление осужденных и предупреждение совершения новых преступлений», — давно подменена целью наживы, рецидив оказывается выгодным для всех: полиции, суда, тюрьмы, зоны.