Пресс-секретарь российского отделения Greenpeace Андрей Аллахвердов, одним из первых освобожденный из-под стражи, и его жена Вероника Дмитриева рассказали The New Times, как менялось настроение судьи, что изменилось в современной тюрьме и почему история «Арктик Си» не изменила их представления о российской действительности
АНДРЕЙ: На выходных я отправил несколько писем, в которых написал, что нам, скорее всего, будут продлевать срок. Мы были морально готовы остаться еще на три месяца. Но во время заседания стало ясно, что все не так плохо
В какой именно момент это стало ясно? Были какие-то сигналы?
АНДРЕЙ: В Калининском районном суде зал судебного заседания устроен так, как может быть устроен зал судебного заседания только в нашей стране. Клетка, где находится обвиняемый, расположена так, что он не видит судью, а судья не видит его.
ВЕРОНИКА: Там просто детский сад, а не комната суда.
АНДРЕЙ: Вакханалия абсурда просто.
ВЕРОНИКА: Толпа стояла в коридоре, запускали по 9–10 человек максимум, включая родственников.
АНДРЕЙ: При этом я в клетке за решеткой и передо мной стоят шесть дюжих полицейских, которые закрывают от меня присутствующих в зале.
То есть вы вообще никого не видели? Даже людей в зале, даже Веронику?
АНДРЕЙ: Вот Веронику как раз я видел очень хорошо — она была напротив меня за полицейскими. Слева от меня за непонятной перегородкой, отделенной не только решеткой, но и белым пластиком, виднелась судья. А прямо передо мной стоял столик секретаря, и там-то лежала бумага, я догадался, что это постановление суда. И пока судья бубнила-читала, я напряг зрение и увидел, что это постановление об изменении меры пресечения Денису Синякову, как раз последняя страница. И я прочел предпоследний абзац: «изменить меру пресечения». И тогда я понял: шанс есть.
ВЕРОНИКА: Мне кажется, что девочка-секретарша специально так положила эту бумагу, чтобы Андрей смог ее прочесть.
АНДРЕЙ: Судья была такая… По ее внешнему виду никогда не скажешь, что она может вынести оправдательный приговор. Я удивился, когда она вдруг спросила прокурора: «Какое ваше мнение?» А он ответил: «Я не возражаю, чтобы мера пресечения была изменена». Ну думаю, если прокурор не возражает…
ВЕРОНИКА: Мы всячески Андрею подмигивали, потому что перед этим Катю Заспа и Дениса выпустили под залог. Я мигала глазами, а девочки из Гринписа написали ему на айпаде «Денис и Катя под залог». И Андрей это видел и мог догадаться по нашим радостным лицам, что и его скоро отпустят.
АНДРЕЙ: Я к тому моменту был уже совершенно озверевший, потому что я в конвойном стакане ждал начала судебного заседания 11 часов! Я сидел и периодически пытался что-то читать. Свет там был, как мой сокамерник где-то вычитал: «слишком яркий, чтобы спать, и слишком тусклый, чтобы читать». В какой-то момент меня сморило — это было часов шесть вечера, — и когда я проснулся, то с ужасом понял, что вокруг стоит гробовая тишина. Ни конвоя, ни людей. Я не мог понять, который час. И я начал стучать. Я подумал: может, они уехали и меня забыли? Забыли!!! В камере!!!
ВЕРОНИКА: Самое долгое заседание в этот день было в отношении Кати Заспа, и оно было самым драматичным и переломным. Вначале казалось, что все очень плохо: следователь чувствовал свою силу, и притом что он не мог связать двух слов, он всей мимикой, жестами и междометиями показывал, что он самый сильный и все будет так, как он скажет. Он возражал против любого ходатайства адвоката. И когда мы вышли из зала — судья объявила перерыв для принятия решения, — мне было очевидно, куда все идет, тем более мне сказали, что Рассела (Коллин Рассел — радист) оставляют под арестом. Я вышла на улицу и пошла куда глаза глядят. Потом, через час, я взяла себя в руки, вернулась в суд и спросила: «Ну как, уже объявили решение?» А мне отвечают: «Как, ты не знаешь? Она (судья) попросила, чтобы приехал Андрей Сучков — это залогодатель — и подтвердил, что он сможет внести залог».
Как только он приехал, прокурор изменил свое требование, судья опять удалилась, и ее не было очень долго. Было ощущение, что она переписывает все, что у нее заранее было написано, что она переписывает свое решение. И когда она объявила «под залог», все так обрадовались: в зале были крики и аплодисменты.
Как вам показалось со стороны, в какой момент судья изменила свое мнение? Она куда-то выходила? Ей могли позвонить или как-то передать, что надо отпускать?
ВЕРОНИКА: Мне сказали, что прокуроры суетились и куда-то бегали, что кто-то им звонил... Я сама не видела, я в это время как раз выходила на улицу, а когда вернулась, ребята рассказали, что звонили не ей, а прокурорам. Но это из серии «одна бабушка сказала». Впрочем, именно после этого прокуроры со следующими обвиняемыми перестали поддерживать требования следствия.
АНДРЕЙ: Не отпустили только радиста, а радист был первый. Просто не успели сказать, что надо отпускать. Но у него впереди апелляция.
Вы могли следить за тем, что о вашем деле говорили в прессе и какой резонанс получила история с Аrctic Sunrise? Откуда вы в СИЗО получали информацию?
АНДРЕЙ: У нас был телевизор, правда, не во всех камерах. Показывали Первый, второй, НТВ… РЕН-ТВ по воскресеньям и РБК. Однажды, посмотрев какой-то очередной дебильный сериал, мы переключили канал и попали на Владимира Маркина в новостях, который сказал, что наше обвинение переквалифицируется с пиратства на хулиганство. У нас челюсть отвисла. На следующий день адвокат мне сказал, что следователь и сам узнал об этом из СМИ. В Мурманске нам приносили только «Мурманский вестник», который о нас регулярно писал. Писали нормально, хотя и допускали мелкие фактические неточности, но я бы сказал, писали так, как должен писать журналист: не за и не против. При этом они перепечатывали статьи из Huffington post, Daily Mail из серии «Правильно всыпали этим гринписовцам! Так им и надо!» В Питере приносили какие-то газеты, но там ничего интересного не было.
Мой сокамерник — хороший парень, но он сидел по другой статье — решил выписывать «Форбс» и, кстати, «The New Times», но он пока не успел ни одного номера получить.
Сколько у вас было сокамерников?
В камере мурманского СИЗО нас было трое. Потом одного увели, другого привели. А потом пришли правозащитники, измерили сантиметрами площадь камеры, посмотрели освещенность, поставили лампочку поярче и одного товарища увели. Так мы до конца сидели вдвоем – видимо, метраж не совпадал, хотя там четыре шконки стояли.
А вообще вы так себе тюрьму представляли? Что больше всего удивило?
Я представлял, что посадят в огромную камеру, где будет 125 человек и все спят по очереди, где воняет, а в углу стоит параша. Все оказалось не так: народу было мало, параши никакой не стоит, по новым требованиям санузел отделяется не низенькой стеночкой, а стеной до потолка. Еда не суперская, но сносная. В принципе, у людей, которые сидят, есть все, кроме свободы.
А как к вам относились тюремщики?
И в Мурманске нормально, а в питерских «Крестах» еще лучше: было видно, что люди понимают, что мы не убийцы и не разбойники. Другой вопрос, что сама система заточена под то, что ты не просто свободы лишен, а лишен каких-то вещей, и это унижает твое достоинство. Чтобы ногти подстричь, например, нужно просить ножницы, и приносят ножницы такие тупые, что ими ничего сделать нельзя. Почему не дают часы, для меня до сих пор загадка. Ну ладно, я понимаю, наручные — ценность, сопрут. Но почему нельзя повесить на стену, чтобы люди понимали, который час? Если нет телевизора, время определяем так: солнце всходит и заходит.
ВЕРОНИКА: Учитывая, что в Мурманске сейчас солнце не всходит и не заходит...
АНДРЕЙ: Среди наших активисток есть девушки, они веганы. И для них это была просто катастрофа, потому что на обед дают шмат пшенки с тушенкой, все сдобрено жиром. Что гречка, что перловка, что макароны — все пахнет одинаково. Я как-то в коридоре встретил финку Сини и спрашиваю: «Ты что-то ешь?» — «Нет». Я говорю охране: «У меня есть яблоки, сухофрукты. Давайте я передам, пусть поест человек». Они: «Не положено!» Так и не передали.
В случае вашего окончательного освобождения, вы готовы продолжать участвовать в таких акциях, зная теперь, чем это может закончиться?
ВЕРОНИКА: Что за вопрос дурацкий и почему вы все его задаете?
АНДРЕЙ: В том же виде это уже никак и никогда не получится. Там все усиливается, там Северный флот усиливается. Думаю, что сделают так, что на пушечный выстрел никого подпускать не будут. А вообще с точки зрения Гринписа ничего экстраординарного не произошло. Это обычная, ну может, более технологичная, более сложная акция. Гринпис постоянно что-то такое делает: либо блокирует что-то, либо баннер куда-то вешает, либо поднимается куда-то. Ничего принципиально нового не произошло, просто реакция истеричная. Они хотят показать, кто в Арктике хозяин. Зачем?
И что теперь, как вам кажется, после всей этой истории ждет Арктику?
Пока все идет к тому, что они усилили меры безопасности и никого на Арктику не пустят, они, видимо, начнут добывать нефть. А значит, рано или поздно произойдет то, против чего мы и выступаем: все это начнет проливаться, будет загрязнение… Но будет уже поздно.
Они совершенно точно настроены добывать. Было очень смешно, когда мы первый раз смотрели сообщение про нас по второму каналу, сразу после нас шла реклама Газпрома: «Национальное достояние!»
Как вас обоих изменила эта история?
ВЕРОНИКА: Меня это никак не изменило. Я как знала, что в нашей стране возможно все, так я лишний раз в этом убедилась. Удивительно, но когда я увидела всю эту систему исполнения наказаний в действии, она не произвела на меня никакого впечатления. СИЗО, охрана, собаки, проволоки — у меня было полное ощущение, что это в моей жизни неново, хотя я девочка из благополучной семьи и никогда не была в экстремальных ситуациях.
И я думала: отчего это? То ли это какие-то генетические вещи работают: дед сидел, и это осталось в памяти семьи, то ли культурные коды срабатывают: мы читали книги, смотрели фильмы...
АНДРЕЙ: Готов подписаться под каждым словом. Все идет из советских времен и ничего не изменилось. То есть изменились мелочи: чуть больше мяса стали класть, лампочки вкрутили. Но система заточена на то, чтобы не просто лишить тебя свободы, а чтобы ты знал, где твое место в этой жизни.