Зато мы делаем ракеты

«Мы сползаем в СССР на уровне каких-то символических вещей. Вот советский гимн, например, и Ленин в Мавзолее, и эти разговоры бесконечные о восстановлении памятника Дзержинскому — это же все символические вещи, — рассуждает социолог и музейный эксперт Анатолий Голубовский. — И у меня есть серьезное подозрение, что музей СССР в Ульяновске тоже будет музеем символических ценностей, к которым нужно припадать, чтобы пропитаться той энергией, которая якобы существовала, когда мы все были едины, неделимы и не было межнациональных проблем...»

Определенную слабость к символам, по крайней мере к символическим датам, авторы проекта точно испытывают. Идея музея СССР как национального проекта была озвучена в Ульяновске в конце декабря 2012 года, накануне 90-летнего юбилея образования Союза. 25 апреля 2013-го, вскоре после 143-го дня рождения Ульянова-Ленина, губернатор Сергей Морозов презентовал проект на заседании областного парламента. 12 июня, в День России, в Ульяновске представили градостроительную концепцию «культурно-туристического кластера Музей СССР», разработанную местным архитектором Олегом Владимировым: территория 120 гектаров, два десятка отраслевых музеев, магазин советских брендов «Гастроном» и парк дружбы народов. Наконец, презентацию в Москве устроили 7 ноября, замкнув тем самым символическое кольцо памятных дат.

Не особенно скрывают ульяновские музеестроители и другую свою слабость — к деньгам из федерального бюджета. По мере разработки проекта его предполагаемая стоимость росла прямо-таки стахановскими темпами. Началось все год назад с относительно скромной цифры 2 млрд рублей. В апреле 2013-го Сергей Лаковский, директор Ульяновского областного ресурсного центра развития туризма (головной разработчик проекта), говорил уже о суммах, сопоставимых с тратами на универсиаду в Казани (42 млрд рублей) и празднование 450-летия вхождения Чувашии в состав России (25 млрд). А в начале октября появилась новая оценка — 61 млрд рублей, в том числе 33,5 млрд из федерального и регионального бюджетов.

«Человек должен выходить из музея с чувством гордости за прошлое своей страны»

Правда, за последние цифры ульяновцы уже не отвечают: это результат финансово-экономической экспертизы, проведенной специалистами Высшей школы экономики (ВШЭ) по заказу ульяновской обладминистрации. В рамках этого исследования изучались как финансово-инвестиционные, так и чисто бизнес-аспекты будущего музейного комплекса. В частности, как пояснил The New Times директор Центра территориального и городского планирования ВШЭ Илья Кузьминов, экспертов интересовали состояние туристической отрасли и сферы услуг в регионе, исторические предпосылки для развития нового проекта и возможности «структурирования туристического продукта». Выводы получились на загляденье: окупаемость проекта за десять лет, увеличение турпотока с нынешних 200 тыс. до 1 млн человек в год и 4 млрд рублей чистой прибыли ежегодно.

Однако эксперты в области музейного дела настроены не так оптимистично.

«Я считаю, что музей СССР именно в таком виде — это ошибочное решение. Чтобы музей работал на город, он должен быть кому-нибудь нужен, должны быть люди, которые считают этот музей своим, — говорит галерист и арт-менеджер Марат Гельман. — Но для этого людям надо давать какой-то взгляд вперед, а тут все построено на прошлом. Это может работать в Венеции, например, но в Ульяновске это не работает».

По словам Гельмана, он предлагал другую идею — сделать на базе Ленинского мемориала музей кино, где свое место заняли бы и материалы эпохи СССР: «Для актеров, режиссеров, продюсеров этот музей стал бы своим. Тут есть место приложения сил: после съемок в музей отдают декорации и костюмы, туда приезжают давать мастер-классы, то есть вокруг этого музея начинается жизнь». Но ульяновцев эта идея не увлекла. Что же касается музея СССР, то он, по мнению Гельмана, уже есть: «Это сам Ульяновск, у которого фантомные боли и амбиции федерального города. Ведь в советское время, пусть и на один день 22 апреля, он фактически становился столицей СССР».

То, что ульяновцы хотят утолить свою ностальгию по былому величию за счет федерального бюджета, — это их местные проблемы. А вот разработка идеологической концепции музея СССР вполне могла бы стать задачей общероссийского масштаба. Что такое «советский стиль»? Какой образ СССР должен сложиться у посетителей этого музея? Какой, в конце концов, могла бы быть главная идея всей экспозиции? Убедительные ответы на эти вопросы было бы интересно услышать многим россиянам.

Однако разрабатывать эту сторону проекта его авторы почему-то не торопятся. «Да, историко-идеологической концепции музея СССР еще нет, — признается Сергей Лаковский, которого, кстати, на московской презентации 7 ноября совсем не по-советски представляли как «фронтмена проекта». — Но мы на родине Ленина и надо брать пример с Ленина. Он делал революцию тоже без разработанной до конца концепции, тоже далеко не все было ясно».

При этом у людей, официально в проекте не задействованных, но горячо его поддерживающих, кое-какие идеи имеются. Например, заместитель директора Ленинского мемориала Валерий Перфилов определяет главную мысль будущей экспозиции как «музей великой идеи», СССР представляет себе в образе летящего в светлое будущее паровоза и предлагает формировать историческое сознание посетителей на основе исключительно позитивных событий: «Человек должен выходить из музея с чувством гордости за прошлое своей страны». А Александр Дугин, философ, евразиец и член Изборского клуба политологов, осуществляющего идеологическое сопровождение проекта, продвигает идею «музея двух мифов» и предлагает для наглядности разместить экспонаты на двух этажах: «Наверху — позитивный миф, то, как видели историю энтузиасты. На нижнем этаже — «красный террор», ГУЛАГ, диссиденты... Это как на иконах: сверху — рай, снизу — ад».

Свои представления об образе СССР есть и у тех, кто особой гордости за летящий в будущее паровоз не испытывает. Скажем, политик и историк, профессор ВШЭ Владимир Рыжков характеризует советский стиль как «имперский, коммунистический, очень скучный и очень застывший», выделяя в качестве главной советской черты именно «скуку и серость». А искусствовед и куратор знаменитой выставки «Запретное искусство» Андрей Ерофеев определяет сквозную идею советской истории как «милитаристскую культуру деспотического подавления человека».

«Это будет очередной попыткой апологетики советского прошлого — «Свинарка и пастух» или «Кубанские казаки»

В то же время многие специалисты полагают, что история СССР слишком сложна и разнообразна, чтобы вычленить в ней какой-то единый «советский стиль». В рамках «социалистического реализма», напоминает архитектор Евгений Асс, определенное единство было: например, архитектура являлась «национальной по форме и социалистической по содержанию». Но даже в ней были совершенно разные стили и тренды — достаточно сравнить сталинские высотки Москвы с Новым Арбатом, который, по выражению Асса, «совсем другая какая-то история, которую, наверное, лучше было бы и не вспоминать».

«Существование государства в течение 70 лет — это настолько сложная вещь, что никакой одной идеей описать это невозможно, — уверен искусствовед и культуролог Владимир Паперный. — Если мы посмотрим на архитектуру конструктивизма и высокого сталинизма, то мы увидим, что это просто разные биологические существа, между ними нет ничего общего. А многие историки говорили о ленинской революции и сталинской контрреволюции: то, что делал Сталин, было прямым разрушением всего, что сделал Ленин».

С выводом о невозможности создать единый образ СССР согласны и социологи. «Советский Союз — это некая абстракция, которую мы сейчас выстраиваем и которую будут выстраивать в этом гипотетическом музее, — поясняет бывший руководитель отдела социально-политических исследований «Левада-Центра» Борис Дубин. — Потому что Советский Союз образца 1930 года — это одно, образца 1960 года — это другое, 1990 года — это третье, а между ними тоже довольно много изменений происходило. Как говорил Юрий Левада, история ХХ века в России двигалась короткими перебежками и длинных традиций здесь не существует: внутри этих 70 лет было несколько очень сильных переломов».

Выработке общей идеи для музея СССР явно мешает и отсутствие согласия по многим ключевым вопросам отечественной истории.

«Страна расколота по отношению к собственной истории, все слишком политизировано, связка между историческим подходом и нынешней идеологией слишком прямая и прочная, — говорит историк и телеведущий Николай Сванидзе. — Поэтому ждать сейчас исторической объективности вообще не приходится — ни на уровне ульяновского музея, ни на уровне учебника истории, ни на уровне вообще государственного подхода к истории».

Правда, объективность в музейном деле, как признаются его знатоки, — понятие весьма субъективное. «Всякая выставка и всякий музей — это всегда чье-то высказывание, — объясняет Паперный. — Нет такого абстрактного понятия «это было на самом деле». Никакого «на самом деле» вообще не существует — есть точки зрения, интерпретации. Поэтому для выставки мало собрать какие-то предметы — это не будет иметь никакой ценности. Ценность возникнет, только если будет чей-то взгляд, чья-то концепция и чей-то анализ». 

Поскольку авторы ульяновского проекта такой анализ пока не сделали, The New Times предложил экспертам сформулировать собственную концепцию музея СССР.

Андрей Ерофеев считает, что СССР нужно рассматривать как «девиацию, породившую совершенно особенные формы материальной и духовной художественной культуры». Соответственно, в художественной части экспозиции, по его мнению, должно остаться только «официозное советское искусство, так называемый соцреализм, его видоизменения и вариации, его метастазы», которые «непосредственно связаны с советской идеологией, с советским контекстом и вне этого контекста бессмысленны». Ведь, скажем, Казимиру Малевичу «совершенно необязательно иметь фоном какие-то революционные песни, марши или танковые колонны — а вот режиссеру Сергею Герасимову это необходимо, иначе его кинокартины вообще не представляют никакой ценности».

Председатель правления Международного Мемориала историк Арсений Рогинский предлагает другой подход: у посетителей музея СССР должна сформироваться «сложная память», которая состоит «не только из того, чем мы должны гордиться, но и из того, чего мы должны стыдиться». Ведь «великая история — это и постыдная история одновременно».

Владимир Паперный полагает, что конфликт исторических интерпретаций можно показать через конфликт экспозиций: чтобы «разные павильоны или комнаты в этом музее полностью противоречили друг другу, когда человек видит какую-то комнату, которая вся построена на одной интерпретации, а потом переходит в другую — и видит нечто прямо противоположное». А Анатолий Голубовский уверен, что «нервом и концептуальным стержнем» любого проекта, связанного с осознанием советского опыта, должна стать антитеза «вопреки или благодаря»: «Величие России состоит в том, что все ее достижения происходили вопреки властно-государственному прессингу. А охранители считают, что эти достижения были благодаря государству. Поэтому я не против того, чтобы ценить эти достижения — просто нужно четко представлять, вопреки они были или благодаря».

Наконец, концепцию музея можно было бы выстроить на основе того образа СССР, который сложился в умах большинства россиян. ВЦИОМ, а затем «Левада-Центр» исследовали феномен homo soveticus в течение почти 25 лет. Правда, Борис Дубин, который был одним из руководителей этого проекта, считает, что такая музейная концепция сродни «средней температуре по больнице, включая остывших». Но смоделировать такой «народный музей СССР» специально для The New Times социолог все же согласился.

Итак, центральное место в экспозиции должны занять Победа в Великой Отечественной войне и полет в космос Юрия Гагарина. При этом о цене, которую пришлось заплатить за Победу, среднестатистический россиянин знать не хочет. О репрессиях и коллективизации говорить можно, но примерно так: ну да, все это было, но не остановило победной поступи могучей державы. В самых светлых тонах должно быть подано брежневское время. «Оно напомажено и раскрашено так, что представляет собой райский уголок истории», — поясняет Дубин. Хотя лично дорогой Леонид Ильич особо положительных чувств не вызывает. Ну а 90-е годы, начиная с Горбачева и Ельцина, — это, разумеется, один сплошной черный цвет.

«Это советская картина истории, причем сильно сдвинутая к 70-м — началу 80-х годов, — резюмирует социолог. — Потому что именно это время, во-первых, кажется наиболее «розовым», а во-вторых, представляется сравнительно реальным — в отличие от 30-х годов, когда большинство нынешнего населения еще и в зародыше не было».

Впрочем, практически все независимые эксперты уверены, что никакие сложные концепции авторам проекта не нужны и все будет гораздо проще. «Я подозреваю, что это будет очередной попыткой апологетики советского прошлого вместо его разумной и трезвой оценки. В общем, такая «Свинарка и пастух» или «Кубанские казаки», — полагает Евгений Асс. «Ульяновское руководство хочет сделать сахарно-шоколадный музей СССР, где будут показывать, как все было хорошо, какое было равенство, какое все было бесплатное и как перекрывали Енисей», — согласен Николай Сванидзе.

Правда, в этой ситуации возникает и другой вопрос: можно ли вообще создавать музей того, что прошлым пока еще не является? Ведь хорошо узнаваемых примет советской жизни появляется в современной России все больше, а значит, СССР по-прежнему «живее всех живых», причем не в ленинском переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле.

У музейщиков ответ на этот вопрос однозначный. «Музеефицируется то, что каким-то образом ушло из нашей жизни, — поясняет Анатолий Голубовский. — А если оно не ушло или возвращается, то музеефицировать его бессмысленно и преждевременно».

Однако авторы проекта «Музей СССР», аккуратно следуя генеральной линии Кремля, видимо, думают иначе.