Нас это тоже касается: по стране гуляют зловещие слухи о скором и печальном конце ельцинского моратория на смертную казнь и о планах наших саблезубых чекистов снова открыть этот ящик (гробик) Пандоры. Конечно, по просьбе трудящихся: 83% опрошенных выступают за возвращение расстрелов. Впрочем, и на Западе хватает славных представителей толпы, которые готовы казнить направо и налево. Только там законодатели привыкли не обращать внимания на животные инстинкты избирателей; референдумы, на которых кровожадные обыватели наверняка победили бы, просто не проводятся.
Обычно, чтобы отвадить от эшафотов почтенный охлос, приводят примеры жутких судебных ошибок. Казнь невинного из уголовной хроники СССР или из романов Э.С. Гарднера и А. Кристи (предотвращены Пери Мейсоном или Эркюлем Пуаро) — это, конечно, большая трагедия. А если преступник действительно виновен? Если нет судебной ошибки, а есть моральная непоправимая ошибка, делающая общество ответственным за санкционированное, расчетливое, заранее объявленное убийство — смертную казнь? У Ю. Даниэля в тамиздатовском сборнике 1958 года была повесть «Говорит Москва» — о том, как указом ввели «День открытых убийств». Какая же это фантастика, когда казни, эти открытые, легальные убийства все еще совершаются на Земле!
Достоевский самым ужасным в смертной казни считал ритуал. Добропорядочные граждане кормят преступников вкусным обедом, читают им Библию, именуют «братом», спрашивают про последнее желание... И казнят, повторяя преступление убийцы, тиражируя его, при этом ничем не рискуя и отнюдь не в состоянии аффекта, а сознательно. «Народ штата Калифорния против N.N.» — значит, весь штат становится соучастником убийства осужденного. Как выгораживает убийцу адвокат? «Он темный, неграмотный, злой, его никто не любил и не учил добру...» А общество, убивающее преступника, оно что — тоже все целиком неграмотное и злое?
Русские писатели Всеволод Гаршин, Владимир Соловьев и Лев Толстой призывали Александра III во имя христианского милосердия помиловать Перовскую, Желябова и других убийц своего отца. Но моральный уровень монархии оказался равен моральному уровню «Народной воли», и все закончилось октябрем 1917-го и красным террором. Узаконенные убийства воспитывают общество в духе, близком к большевистской максиме: «Если враг не сдается, его уничтожают». Никакое злодеяние, совершенное преступником, не может оправдать существование профессии палача и наличие камер смертников. Это очень хорошо понимал Пушкин, один из первых противников смертной казни: «Мы дики. Нет у нас законов. Мы не терзаем, не казним». Вот, оказывается, для чего нужны законы! И какая же им цена? Часто, кстати, убивают человека раскаявшегося и переродившегося. Такое случилось несколько лет назад в США в президентство Буша-младшего. Молодая женщина когда-то совершила убийство. Апелляции и пересмотры шли 10 лет. За это время она уверовала в Бога, раскаялась, выучилась, вышла замуж за тюремного священника. Вот здесь-то ее и убили, и губернатор не помиловал. А для нас возврат смертной казни станет последним шагом к привычному советскому зверству и постоянной угрозой для оппозиции.