Поэт, литературный критик, архитектор Михаил Айзенберг согласен с Набоковым: читать надо позвоночником
Если книга вышла недавно, это все равно новая книга, даже если ее содержание известно тебе чуть ли не наизусть. В книге Александра Введенского «Всё» практически все тексты знакомы, но я продолжаю в нее заглядывать. Введенский, член группы ОБЭРИУ, погибший в 1941 году, остается, пожалуй, наиболее радикальным новатором в русской поэзии, и его новации неформальны, поэтический и философский опыт в них неотделимы друг от друга. Он использует поэтическое слово как материал и метод философской операции, описывает мир, значения которого нам неизвестны. Какая-то трещина времени прошла через обэриутов, и они говорили из этой трещины, из пропасти, с самого ее дна. (Может, поэтому есть в их голосе какая-то бездонность.)
Какая-то трещина времени прошла через обэриутов, и они говорили из пропасти, с самого ее дна
Возможно, первый автор, заговоривший «после пропасти», это Ян Сатуновский (1913–1982). Сравнительно недавно тщанием Ивана Ахметьева вышло почти полное собрание его стихотворений: «Стихи и проза к стихам». Стихи Сатуновского — первый опыт именно новой русской поэзии, поэзии второй половины прошлого века. С него начинается отсчет; речевая, интонационная основа нового языка в его вещах явлена впервые и, как всякое чудо, лишена общеобязательной убедительности. Автор предлагает считать свои вещи стихами, но окончательное решение оставляет на наше усмотрение.
Из написанного совсем недавно отмечу одновременный выход двух книг Олега Юрьева: «О Родине» и «Заполненные зияния». Первая — замечательные стихи, вторая — книга о русской поэзии как прошлого века, так и сегодняшней, написанная с редкой серьезностью, не допускающей никакого благодушия. По форме это собрание статей, по сути — единый текст с общим сюжетом, неожиданно увлекательным.
Я стараюсь читать только те книги, которые, по выражению Оруэлла, «как бы оставляют свой особенный запах». Последняя по времени книга такого рода (для меня) — «Овсянки» Дениса Осокина. По одной из вещей, давшей ей название, сделан известный фильм, и это удивительно: проза Осокина менее всего «сценарна». В ней появилось то, на что уже и надеяться было трудно: не новый манипуляционный механизм, а новый живой голос, новый язык — одновременно и очень естественный, и контрастирующий с бытовым, привычным: неожиданная естественность, личная дикция.
При чтении некоторых философов чувствуешь, как тебе «вправляют мозги»: приводят их в рабочее состояние. Сейчас это случается со мной в основном при чтении Ханны Арендт, и я стараюсь не пропускать новые переводы ее книг: «Ответственность и суждение», «О революции». Но главной книгой Арендт остается для меня «Люди в темные времена». Эта замечательная работа так важна и насущна не потому, что нынешние времена такие уж темные, но сейчас пролит какой-то свет на саму эту темноту, и есть возможность разобраться в ее природе.
Снова, после долгого перерыва, стал читать книги об архитектуре, точнее, о городской среде. В этом есть какой-то сигнал времени. Само это понятие — «городская среда» — сейчас умножает значения, притягивая все новые планы. Очень поучительна в этом смысле книга Джейн Джекобс «Смерть и жизнь больших американских городов», убедительно показывающая, что городские районы и целые города становятся живыми и обитаемыми не благодаря, а вопреки городскому зонированию, что нормальная городская жизнь возникает из разнообразия и пересечения интересов, из массы слагаемых, дающих в сумме «ощущение публичного равенства между людьми, сеть публичного уважения и доверия».
Понятно, что это хорошо забытое старое, и «цветущая сложность» — основа жизни любого исторического города. Недавно вышло очень нетривиальное сочинение о главном историческом городе мира — «Здесь был Рим» Виктора Сонькина. Я очень люблю Италию, Рим в особенности, а книга Сонькина написана очень живо и со знанием дела.