5 суток ареста для 15-кратного чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова породили реакцию, на которую российские власти явно не рассчитывали: президент США Джордж Буш, президент СССР Михаил Горбачев, чемпион мира по шахматам, многолетний спортивный и политический оппонент арестанта Анатолий Карпов выразили свою крайнюю озабоченность. Лучшей рекламы «маршам несогласных», за которые и посадили лидера Объединенного гражданского фронта, было сделать нельзя. «У нас с Гарри на двоих званий чемпиона мира больше 30, найдите в мире еще двух человек, которые больше 30 раз были чемпионами мира в личном и командном зачете», — сказал Анатолий Карпов, который безуспешно пытался прорваться в изолятор временного содержания, где сидел коллега по элитному шахматному клубу. О новом, теперь тюремном опыте Гарри Каспаров рассказал The New Times
Самое сильное впечатление?
Самое главное: стало понятно, что власть, в отличие от того, что было даже на марше 14 апреля, сегодня решила отказаться от внешних формальностей. Когда меня привезли в Басманное УВД, милиционеры стали составлять рапорт — о нарушении правил проведения демонстраций. Писали от руки. А потом вдруг появился совершенно другой — напечатанный, где уже фигурировала (статья) 19.3. — неповиновение требованиям сотрудников милиции. Самое смешное, что так в деле два разных рапорта и оставили. Когда меня привезли, я спросил: «Где мой адвокат?» Майор отвечает: «Что я могу сделать? Мы люди маленькие». Потом говорит: «Ну что, будете давать показания?» Я говорю: «Не буду без адвоката». Потом был цирк с понятыми: приходит лейтенант Полякова, приводит двух понятых. Я говорю: «А вы откуда здесь взялись?» — «Мы с улицы». А в Басманное УВД даже адвокатов — не то что «с улицы» не пускали, ОМОН кольцом стоял. Видимо, это были убоповцы или эфэсбэшники. Меня в тот же вечер осудили — это отдельная история, я расскажу, а Саше Аверину (пресс-секретарь запрещенной НБП. — The New Times) вообще вручили повестку явиться в суд в понедельник, то есть он был свободным человеком. Однако его прямо из здания Мещанского суда забрали и увезли в камеру Басманного УВД, где и держали до понедельника.
Еще из сильных впечатлений — спрашиваю одного старшего офицера в УВД: «А чего у вас там эти самые бегают в штатском?» «О, — говорит, — слизняки замучали!..» То есть у милиционеров ненависть к чекистам просто жуткая, потому что там зарплаты другие и вообще жизнь другая. А этих заставляют копаться в дерьме за крохи.
Автографы не брали?
Брали. И фотографировались.
Страшно было?
Когда выводить (из отделения) стали через черный ход: света нет, крутая лестница вниз и ОМОН сзади в спину толкает — ну вот там мне стало страшно в первые секунды… Руководил какой-то подполковник, он не представился, глаза у него… холодные глаза убийцы, волчьи глаза. И они меня, значит, допихали вниз. Говорят: «Садитесь в автобус». Я: «Куда? Без адвоката не поеду. Я же не знаю, куда вы меня везете». Короче, запихали в автобус. Автобус забит омоновцами. Привозят нас в суд, я снова про адвоката: «Без адвоката я не буду говорить». Подполковник: «Как миленький все скажешь». Стоим, ждем. Я: «Вы, может, представитесь?» Он: «Зачем я тебе буду представляться?» Я говорю: «Все-таки положено». «Ну, — говорит, — я Иван Иванович Иванов». Потом суд. Судья молоденькая, Сазонова, была в таком ужасе. Особенно когда она увидела эти два разных омоновских рапорта… Тут времени уже — пять минут одиннадцатого, судья говорит: «Позднее время, перерыв до понедельника». И убежала писать определение. Через пять минут, как наскипидаренная, возвращается: «Так, все, значит, малый объем дела, рассмотрим сегодня». Мой адвокат: «Так вы меняете определение?» Судья: «Пять суток».
Вывели, сунули в автозак. Привезли на Петровку, два часа не довозили документы. Полный бардак.
А почему на Петровку, ведь ИВС на Гиляровского?
Почему — не знаю. На Петровке четыре этажа камер — на трех сидят уголовники. А на одном, как они сами шутят, снимают камеры для административно задержанных. Пока ждали документы — опять же разговаривали. Один из милиционеров говорит: «Ну когда же они в Кремле наконец друг друга перестреляют?» И у меня такое ощущение было, что он готов помочь в этом. Это был постоянный рефрен этих дней: дескать, ты прости, у нас такая работа. Приказ есть — выполняют, как только есть возможность не выполнять — стараются жизнь тебе не портить… Камера моя была 322-я…
Писали, что трехместная, так?
Да, метров 12, я потом померил — три на четыре. Стоят три кровати, привинченных к полу, они занимают больше половины камеры, с одной стороны стоит стол, к нему привинчена скамейка, наверху три маленьких шкафчика и вешалка. За отгородкой — умывальник и параша. Для хождения — ну, реально два шага можно сделать. Дали белье, матрас принесли, подушку дали, полотенце одно дали. Вот мыла и туалетной бумаги не было.
Утром в 6 утра свет включают и в соседних камерах радио — «Радио России». Где-то в 7.30 дверь открывается, заходит старшина, начальник смены: «Жалобы есть?» Я говорю, что адвоката хочу. Он говорит: «Ну, адвокат — это не мое дело, а какие еще жалобы?» В 9 утра завтрак. Я решил, что есть там ничего не буду — понятно почему. Единственное, что я взял, — черный хлеб. Сижу и думаю, сколько продержусь: у меня осталась одна бутылка воды, плитка шоколада и три куска пирога, которые мама мне еще в УВД успела передать.
Самое неприятное было в первый день, с 9 утра до 6 вечера. Потому что я понял, что адвоката не пустят, контакта с внешним миром не будет… В 11 пришли, говорят: «Идем на прогулку».
А что в камере делали?
Сначала ни книг, ничего не было. Но я у них выпросил ручку — заявление в суд надо было написать, принесли бумагу, ручку и потом оставили: я начал играть в слова. За день написались три слова: «клаустрофобия», «субординация» и «политзаключенный». Составил 150 слов. Самое интересное, что слова какие-то странные лезут. Например, на «субординацию» там слова такие полезли — «суицид». Они как бы сами лезут, я смотрю в ужасе…
И еще, кстати, важный психологический момент: страшно, когда часов нет. То есть ты времени не знаешь. Для человека, который, как я, привык все время на часы смотреть, это просто жутко. Не понимаешь, что происходит. Проснулся — ночь. То ли 2 ночи, то ли 4, то ли 5 утра — неизвестно.
Окна в камере нет?
Окно есть, но много ли в окне увидишь? Темно! В 10 свет выключили, в 6 включили. Вот с 10 до 6 ты не понимаешь, где находишься, в принципе.
На второй день, в 9 утра, открывается дверь. Я сижу в кальсонах — мама мне прислала, заходит одетый с иголочки майор. Причем я понимаю, что не простой майор. Это начальник управления ГУВД Захаров. «Жалобы есть?» Я говорю: «Жалоб, в общем, нет, хочу адвоката». — «Что вы еще хотите?» Я быстро соображаю — опыт уже появился, — что надо попросить сразу: «Вторую прогулку». Он говорит: «Вторую прогулку обеспечить». И про адвоката: «Не волнуйтесь, вы с ним на процессе увидитесь».
Дальше приходит подполковник, товарищ Сухов: «Надо процедуру пройти формальную, пальцы прокатать». У меня один палец был обожжен кипятком — думаю, я там единственный оказался, кто в итоге из-за ожога прокатал только девять пальцев. Повезли меня в суд (на разбирательство по апелляции): «жигуленок» времен Леонида Ильича еще был. Самое смешное, что этот «жигуленок» закипел — взял и закипел прямо посреди Петровского бульвара, меня пришлось на машину сопровождения пересаживать. А когда мы выходили (с Петровки), там «нашисты» собрались — один с огромным мешком с надписью «Сухари Каспарову»… Товарищ Сухов и говорит: «Сейчас мы с этой шпаной разберемся». «Нашист» вышел — и по инерции: «Гарри Кимович, мы вам…» Менты на него посмотрели… и он сам убежал в машину.
Судя по всему, в изоляторе к вам неплохо относились?
Младший состав — просто хорошо. Был один потрясающий момент. Меня к фельдшеру повели — помазать ожог на пальце. Тут приходит какая-то женщина — а там где-то рядом столовая у них — и спрашивает: «А кофе вы хотите?» Старшина, который меня осматривал, изумился: «А нам, — говорит, — никогда не предлагали». Я: «Конечно, хочу, конечно». Она возвращается, приносит кофе на подносе, с печеньем, суфле. Еще был один… неважно какого звания, младшего, он со мной все о политике да о жизни говорил. Спрашивает меня: «Ну так что, царем будешь?» — «Как, зачем?» — «Нет, ну а что? Если бунтуешь, значит, в цари хочешь». Я им так регулярно несанкционированный митинг устраивал.
И как?
Вот так: раз бунтуешь, значит, в цари хочешь. А еще один старшина у меня взял почитать книгу «Шахматы — модель жизни». Он ее читал ночью, пришел ко мне, говорит: «Ну, трудно, такое по два-три раза нужно читать. Но очень интересно». Я говорю: «Сейчас я вам подпишу книжку». И еще час мы обсуждали, что-то там о жизни говорили. Он все время говорит: «Извините, я вас не отвлекаю?» Петровка, камера, параша, а он: «Я вас не отвлекаю?»
Комментарий Валерии Новодворской: «Раскручивая в обратном направлении всю нашу жизнь, Путин не забыл и про административные аресты. Когда-то, еще в СССР, при Горбачеве, в Административном кодексе не было ареста за митинг. Советский Союз прочно отучил людей митинговать. Поэтому, когда в 1987 году началась перестройка и неформалы стали устраивать митинги и пикеты, которые в основном не были санкционированы (ведь санкцию давать никто не хотел), возник мировоззренческий вопрос: что делать с нарушителями советского спокойствия? Сначала давали штрафы. Их никто не платил, и они никого не напугали. Тогда КГБ порылся в Административном кодексе и обрел там 165-ю статью о неповиновении законным требованиям милиции. Не свернул плакат и не ушел с площади — значит, сопротивлялся милиции, а за это можно было дать вплоть до 15 суток. Когда митинги Демократического союза стали массовыми, власть запаниковала и была принята новая статья Административного кодекса: аресты стали давать и за участие в несанкционированных акциях. Это произошло уже в 1988 году. Тогда же для разгона митингов был создан ОМОН, потому что милиция уже не справлялась. После победы Августовской революции был принят новый Административный кодекс. Арест за участие в несанкционированных митингах был отменен, остались только штрафы...
...А когда наша жизнь пошла обратно в СССР, чекисты здраво рассудили, что штрафами в 1000 рублей они никого не напугают, в ход пошел старый, почти двадцатилетней давности прием — административный арест за сопротивление милиции. Обновили этот способ Лев Пономарев и Гарри Каспаров. Причем чекисты осторожно пробуют кошачьей лапкой эту холодную воду: больше трех-пяти суток давать боятся. До них еще не дошло, что этим тоже никого не остановишь.
Будем реалистами. Власть все равно будет нас сажать. Поэтому надо требовать строгого соблюдения статуса политзаключенного и европейских условий содержания. Будем устраиваться с комфортом в тех местах, которые нам предоставляет путинская «суверенная демократия».
