Враг № 1. Интервью с матерью Алексея Навального*

Заявление официального представителя Следственного комитета РФ Владимира Маркина, сделанное им накануне начала процесса по делу «Кировлеса», сомнений не оставляет: Кремль видит в Алексее Навальном* своего главного врага, а слова основателя «РосПила» о том, что он хочет стать президентом России, восприняты за «стенкой» совершенно серьезно. В какой семье вырос человек, который претендует на главный пост в стране, — The New Times расспросил мать политика Людмилу Ивановну Навальную
 

 
Вы хотите, чтобы ваш сын стал президентом страны?

Очень хочу. Я хочу, чтобы президентом страны стал человек, который не станет нарушать свою президентскую клятву уже на второй день (после вступления в должность). Который помнит, что его обязанность защищать наши права и свободы. Который не будет сразу же после произнесения этих слов сажать в тюрьмы молодых ребят. Я хочу, чтобы президентом стал человек, который уважает и соблюдает закон. И если таким человеком будет мой сын — почему нет? Только я боюсь, что к тому времени я буду уже старенькой-старенькой.

Откуда такой пессимизм?

Мне через год уже будет шестьдесят, и я вижу, что они делают с Алексеем, с Олегом, со всеми нами. Я по профессии экономист, когда началась вся эта история с «Кировлесом», я попросила Алексея прислать мне документы, внимательно их посмотрела: обыкновенная хозяйственная деятельность. Обыкновенная! Там абсолютно ничего нет. И для меня очевидно, что все это дело сфабриковано, как сфабрикованы теперь уже два дела (о «Росподписке». — The New Times), по которым Алексей проходит вместе с Олегом.

Гарнизонная жизнь

Расскажите о себе. Например, как вы оказались в селе Бутынь, которое указано как место рождения Алексея?

Муж там служил — это малюсенький, совершенно закрытый военный городок в Одинцовском районе, два двухэтажных дома и еще финские домики. Там мы получили квартиру и туда из роддома привезли Алешку. Сама я сельский человек, из-под Зеленограда Московской области. Училась на вечернем в Институте управления имени Орджоникидзе — сейчас это Академия управления. Днем работала в Зеленоградском НИИ микроприборов, вечером ездила на электричке в институт на учебу: в электричке и познакомилась со своим будущим мужем — он, тогда старший лейтенант, вез солдатиков куда-то на учебу, уступил моей подруге место, а мы с ним стояли и болтали. Потом встречались два года. В 1975-м поженились, но год жили по разным домам — я у мамы, он в гарнизоне, мужем и женой становились на выходных.

Анатолий Иванович в каких был войсках?

Сначала связист, ПВО, потом юридический закончил. Он с Украины, окончил киевское училище ПВО, распределили в Кубинку под Москвой. Потом Бутынь, потом Таманская дивизия. Вышел в отставку подполковником.

Сколько вам гарнизонов пришлось поменять?

Совсем не много — четыре за 30 лет его службы.

По законам жанра Алексей Анатольевич Навальный должен был вам даться тяжело, так?

Нет, в семь утра в роддом приехала, в половине второго родила. Правда, добраться до роддома было непросто: в Зеленограде он оказался закрыт на ремонт, а в Солнечногорск мы с мамой — муж был в гарнизоне — добирались на попутном грузовике. Вот 4 июня 1976 года он и родился: 61 см, 3700 вес. Другой вопрос, что характер его проявился очень быстро: его воспитывать нельзя было, нельзя было сказать ему «нет». Я помню, его как-то отругала за что-то учительница, так он на следующий день отказался идти в школу: «Я не хочу, чтобы меня заставляли учиться». Заставить его ничего нельзя. Кстати, и сын Алешки, Захар, такой же: поставишь в угол, потом говоришь ему: «Выходи, мы тебя простили». А он в ответ: «А я вас не простил».

Как вы жили материально?

Хорошо. То есть бедно. Как все тогда. Муж как офицер хорошо зарабатывал, и я всегда работала.

И всегда — экономистом?

Когда училась в институте, я работала лаборанткой, когда жили в Бутыни — уже экономистом. Когда переехали в Калужскую область, там вообще не было работы, военный городок был очень закрытый, стоял от всего на отдалении. Алешка пошел в первый класс, и родился Олег, мы рассчитывали, что я лет пять вообще работать не буду. Но когда Олегу было восемь месяцев, мне предложили работать в части бухгалтером, и я пошла. Мама приезжала, сидела с детьми, пока Олег в ясли-сад не пошел: папа-то мой умер, когда мне было 19 лет.

Политуниверситеты

Когда ваши сыновья заинтересовались политикой?

Олег никогда не интересовался — вплоть до того, как начались все эти уголовные дела. А Алешка — мне кажется, когда мы с ним программу «ВИД» вместе стали смотреть. Он музыкой стал интересоваться: у нас вся квартира оказалась обклеена плакатами (группы) ДДТ. А в программе «ВИД» сначала все было про политику, а потом про музыку — вот Алеша со мной и смотрел — ждал музыки.

Юридический факультет — это был его выбор или вы с мужем посоветовали?

Классе в восьмом он вычитал в «Московском комсомольце» про школу юного экономиста, которая была при Плехановском институте (ныне Финансовая академия. — The New Times). Чтобы поступить, надо было шестичасовой тест написать. Поступил и года два ездил туда один на электричке. А в десятом классе, когда надо было выбирать уже институт, отец ему сказал: «Я — юрист, мама — экономист, больше мы ничего не знаем. Если что-то другое выберешь — тогда уже сам». Он посидел, подумал и потом так важно нам объявил: «Нет, сначала юридический — он дает более широкое образование, а потом экономический». Так он и сделал: закончил юридический, а потом финансовый.

За какую партию вы голосовали в девяностых?

Всегда — за «Яблоко». Единственно, когда были выборы президентские в 96-м году, мы с папой робко сказали, что Ельцин нам что-то уже не очень. Но Алеша нам сказал идти и голосовать за Ельцина, да и выбор-то был — либо за него, либо за Зюганова.

И муж — тоже? В армии-то Ельцина не слишком жаловали.

В армии тогда больше всего голосовали за ЛДПР, но муж мой всегда был та-а-кой антисоветчик: как они с друзьями начинали спорить, я окна бежала закрывать, чтобы особисты не услышали.

Как вы отреагировали на то, что «Яблоко» исключило Алексея из партии?

Мне было очень обидно. Во-первых, мы всегда голосовали за «Яблоко», во-вторых, была обида за сына: уж не знаю, как его можно было назвать националистом?

А вы не думаете, что это просто была ревность стареющего политика к политику молодому и перспективному?

Я думаю, что это была ошибка Григория Алексеевича (Явлинского).

Как вы голосовали на последних парламентских выборах, когда ваш сын объявил кампанию «За любую партию против партии жуликов и воров»?

За «Справедливую Россию». А какой выбор-то был? Сестра мне звонит: «Может, все-таки за коммунистов?» А я ей: «Ир, ну не поднимется у меня рука за них — никогда…»

 

Просто жизнь

Алексей с вами личным делился — например, влюбленностями?

Он такой же, как мой муж, — закрытый. Свекровь моя, царство ей небесное, говорила, что я всю жизнь прожила за стеной — за стеной в двух смыслах: которая защищает, но и которая не открывается. Это и про Алешку. А сейчас они с Олегом стараются от меня неприятности скрывать, чтобы я не волновалась.

Как вы приняли жену Алексея — Юлю?

Она нам всегда очень нравилась. Редкое сочетание ума и красоты. Я когда тут недавно ее у Парфенова услышала (передача «Парфенов» на телеканале «Дождь». — The New Times) — вопрос про первую леди, на который она ответила: «Я всегда буду его женой», тут же ей написала: «Идеально, молодец».

А вы не опасались, что Юля настолько красива, что Алеше всю жизнь придется ее завоевывать, доказывать, что он ее стоит?

А что, сын у меня некрасивый?

Расскажите, как получилось, что вы с мужем создали бизнес по лозоплетению?

Еще в 1978 году я пришла на эту фабрику экономистом — она была недалеко от Бутыни. Фабрика занималась деревообработкой, принадлежала Потребкооперации. Там было несколько цехов — цех лозоплетения был один из них, и мне он всегда очень нравился. Проработала пять лет, ушла в декрет с Олегом, вернулась в 87-м и пять лет, вплоть до 1993 года, работала, стала заместителем директора по экономике. А потом все начало разваливаться, сбыта не было, раньше все отпускали по разнарядке: вагон туда, вагон сюда — в сельпо, в горпо, то есть в магазины потребкооперации. Кто тогда о сбыте думал? Это сейчас главное — реализация продукции. А тогда нам давали разнарядки. И тут все кончилось. Год мы не получали зарплату, жили на то, что получал муж, — военным все-таки что-то платили. Лешка уже пошел учиться, Олег маленький — что-то надо делать. Думаю, дай попробую. Я мужу говорю: «Поехали со мной в выходной торговать на улице». На меня все посмотрели как на сумасшедшую. Я подошла к директору, говорю: «Можно взять на выходные плетеных корзинок?» На меня он тоже посмотрел как на сумасшедшую, но говорит: «Попробуй». Год все не получаем зарплату. И директор даже машину дал на выходные.

Стою на дороге — Минское шоссе, недалеко от фабрики. Муж — рядом, ругается: дескать, подполковник, а должен тут стоять с твоими корзинками. В первый день мы продали на копейки. Потом остановилась одна машина, вторая, а через выходной уже был ажиотаж: за три выходных мы распродали годовую продукцию, которая скопилась на складах, — людям наконец выплатили зарплату.

Бандиты не наехали?

Нет. Милиция наехала сразу же. А потом собственник, то есть Потребкооперация, сказал, что никакая наша плетенка не нужна, ничего не нужно: будем продавать предприятие, а вы давайте на улицу. Я пришла домой, говорю: «Давайте что-то делать». Так и появилась Кобяковская фабрика по лозоплетению.

И как вы наладили сбыт?

Дорога первое время поглощала все. Между прочим, и Алексей Анатольевич, будущий президент России, точно также стоял и торговал, и успешнее всех торговал. Он учился в институте, но когда мама уставала, он помогал. Потом построили уже какой-то маленький магазинчик, палаточку, потом сказали, что нельзя палатки, стройте магазины, построили магазин — он там был до последнего времени. Нашими покупателями стали театры, киностудии, «Мосфильм», когда у них были деньги. Ну а кроме того, мы нашли нишу: в какой-то момент в магазинах стало модно выкладывать продукцию в плетеные корзинки — у нас были хорошие заказчики, так что кризис 1998 года мы спокойно прошли. А вот в кризис 2008-го мы попали уже хорошо: денег у предприятий не стало, мы потеряли много заказчиков. Но как-то выкручивались. Ну а когда обыск у нас прошел (14 декабря 2012 года по делу о «Росподписке» — см. The New Times № 43–44 за 24 декабря 2012 года), стало конечно плохо. Когда у нас стали изымать компьютеры и записные книжки, я сказала следователю: «Дайте мне хоть основных заказчиков записать». На что мне ответили: «У вас заказчиков больше не будет». Но не все заказчики их послушали. Предприятие у нас маленькое, может быть, десять работников. Ничего, работаем, не собираемся закрываться, зачем лишний подарок им преподносить? Не говоря уже о том, что с точки зрения традиции голицынского лозоплетения, наше предприятие — одно из самых старых в России. И у нас работает один из лучших плетельщиков России — он у нас с 17 лет, сейчас ровесник Алеши. Я ему говорю: «Володь, пока ты работаешь, мы не закроемся». И правда, не закроемся. Ну если конечно не закроют.

С сотрудниками и соседями после обысков не было проблем?

Нет. Конечно, у Алеши много противников, но открыто нам никто ничего не высказывал. Хотя иногда сидишь в больнице в очереди и слышишь: «Навальный». Но по крайней мере все наши друзья, с которыми мы общаемся, всегда его поддерживают.

 

Вы дома говорите о политике?

С Алешей? Знаете, он когда к нам приезжает, говорит: «Можно, я помолчу?» Сядет тихонечко в стороночке и молчит. А если моя сестра или кто-то другой начинают его дергать, он просит: «Давайте хотя бы здесь не говорить про политику».

И никто из ваших близких вам не звонит, не советует: «Скажи сыну, пусть остановится»?

Нет. Потому что все мои родственники знают, что это бесполезно.

Когда Алексей с экрана телевизора говорит, что посадит жуликов и воров, когда придет к власти, и называет самые громкие фамилии, вам страшно не становится?

Нет. Мне было страшно два раза. Мне было страшно, когда случилась трагедия с Олегом Кашиным. Алешка в это время был в Йельском университете, и я, честно скажу, написала Юле письмо — не торопитесь возвращаться. Но Юля мне ответила: «Вы же знаете своего сына, поэтому я даже не буду разговаривать с ним на эту тему». А второй раз мне стало страшно, когда в прошлом году возобновили дело «Кировлеса» и написали 16 миллионов — особо тяжкое преступление. Я поняла, что они, власти, пойдут до конца.

И вы не сказали тогда Алексею, что надо уезжать?

Нет. А почему мы-то должны уезжать, Жень? Я понимаю, что рискую остаться без обоих сыновей на долгое время, и с самой непонятно, что будет. Но почему — мы? Пусть они уезжают. Другое дело, что над этим надо очень много работать, и в России, как известно, надо жить долго.

* В 2022 г. внесен в список «террористов и экстремистов».
Фотографии: из личного архива, Митя Алешковский