Александр Сергеевич задумался (18+)

Редакция The New Times обратилась ко мне с просьбой кратко рассказать о том, как раньше принято было публиковать те пушкинские произведения, где встречаются ненормативные слова, которые недавно власти Российской Федерации решили запретить общественности под страхом штрафов разной степени разорительности.

Задумавшись над этой просьбой, я шел по городу Москве. Можно было бы, думал я, порассуждать об относительности самого понятия «ненормативной лексики». О том, что уже при жизни Пушкина в печать, на радость общественности, попало его стихотворение «Телега жизни», где два слова (одно — краткое и очень страдательное причастие, а другое — «мать») были заменены точками.

Спустившись в извилистое метро, я подумал о том, что другие пушкинские стихотворения (и одна довольно длинная баллада «Тень Баркова»), наполненные этой самой лексикой, самим Пушкиным к печати, конечно, не предназначались, поскольку запретные слова служили там (в отличие от «Телеги жизни») в основном не для выражения экспрессии, а для изображения соответствующих предметов и процессов.

Пересаживаясь с ветки на ветку, как некая птичка из сказки о царе Никите, я вспоминал, как немилосердно обходились потом власти с пушкинскими текстами. В лучшем случае власти эти вымарывали отдельные слова, заменяя их точками или тире по числу букв в слове. Наиболее догадливые представители общественности могли реконструировать оригинал (что не всегда просто, потому что ненормативная лексика меняется). В худшем же случае вымарывались целые строчки.

Юрий Лотман (вовсе не поклонник ненормативной лексики) говорил нам, студентам, по этому поводу: это борьба не против непристойностей, а против Пушкина. Поднимаясь по эскалатору и идя по подземному переходу, я размышлял о немыслимой банальности всех этих размышлений. Должны ли представители власти регулировать словесные выражения чувств общественности? При чем тут Пушкин? При чем тут я? При чем тут новые времена, если нового вообще ничего не бывает?

И я вышел на свет.

Передо мной стоял зеленый памятник задумавшемуся изящному человеку.

Мимо памятника шли двое молодых полицейских, постовые при исполнении — они были розовы от холода.

Один представитель власти говорил другому:

— ** твою мать, эти ***** ****** совсем уже на *** ******.

Кстати, я не знаю, имел ли он в виду общественность или других представителей власти.