«Без умысла нет преступления»

Трехдневный театральный «марафон» «Московские процессы»* — сценическая реконструкция в Сахаровском центре трех политических судебных процессов по делу кураторов выставок «Осторожно, религия!», «Запретное искусство» и дела Pussy Riot — привлек внимание широкой публики только в последний день, 3 марта. Неожиданно на спектакль пришли сотрудники ФМС: им понадобилось проверить визы у режиссера швейцарца Мило Рау и его коллег-иностранцев. Через полтора часа они ушли — все документы у режиссера оказались в порядке. Когда спектакль возобновили, число желающих увидеть «крамольное» действо резко возросло — видимо, из-за скандала, весть о котором быстро облетела интернет. Под занавес к Сахаровскому центру пришли казаки. Впрочем, и они довольно быстро ретировались. 

Всю следующую неделю пресса если и писала об этом необычном спектакле, то в основном в контексте скандала с ФМС и казаками, не обращая особого внимания на суть самой акции. Между тем ценность проекта «Московские процессы» в его подлинности: в спектакле не было актеров. Каждый его участник играл самого себя и говорил от своего имени.

По форме это было похоже на настоящий суд: допросы свидетелей, выступления сторон в прениях. Решение о виновности или невиновности подсудимых должны были принять семь присяжных. На скамье оказались очень разные люди: аудитор международной фирмы, владелец студии фотографического дизайна, пчеловод, театральный художник, пенсионерка, православный ортодокс, девушка-мусульманка. Присяжных создатели проекта искали среди знакомых и знакомых знакомых согласно пожеланиям режиссера: он хотел, чтобы на процесс пришли люди, которые иначе никогда бы не могли собраться за общим столом.

Каждый день рассматривалось какое-то одно дело. Сначала — выставки «Осторожно, религия!»**, на следующий день — «Запретного искусства»*** и, наконец, дело Pussy Riot****.

Кульминацией процесса стали прения сторон. Здесь разгорелись нешуточные страсти.

«/.../Акция панк-группы в храме Христа Спасителя была продуманным и спланированным вторжением инакомыслящих сил на территорию православного храма с целью его дискредитации как храма... для доказательства того, что это так называемое «общественное пространство», что православная церковь и ее священноначалие — неправильные, поскольку не соответствуют политическим взглядам членов панк-группы и их промоутеров./.../

Мы слышали, как они многократно апеллировали к Конституции и УК РФ, показывая, что они действуют на их основании — таким образом, поскольку их доказательная база в основном носит политический характер — они являются представителями некой политической силы, а не искусства.

Я не знаю художников и не слышал никогда про таких, которые, защищая свои работы или художественные принципы, обращались бы к правовым нормам или Конституции./…/ А эти апеллируют — стало быть, и они не художники, они — представители государственности или политической силы определенного направления, того, что я в ходе слушаний называл либерал-фашизмом./.../

Это идеология современного западного общества, которая представляет человека исключительно как социальное существо, но с долей психических переживаний. Любые иные формы личностного самоопределения — такие как религия, этничность, даже гендерность — ограничиваются либерал-фашизмом в угоду самоопределению социальному./.../

В ходе слушаний мы не раз обращали внимание на то, что многие выставочные центры финансируются, в частности, государственными фондами США и ЕС. Как и музей Сахарова — Фондом развития демократии Госдепартамента США. Это политические институты. Стало быть, эти так называемые художники и организаторы выставок являются авангардом насаждения в России иного политического строя — либерал-фашистского./.../ Так вот, это так называемое искусство является политической агрессией, направленной на то, чтобы в России исчезли или были политически, культурно и социально дискриминированы и маргинализированы люди, для которых их этническое или региональное происхождение, их религиозные взгляды имеют принципиальное значение./.../

Современное искусство потворствует приходу в Россию тоталитарного либерального общества, в котором человек теряет право на религию и национальность — человек становится просто приложением к обществу, частью матрицы./.../»

«/.../Обвинение на протяжении всех этих дней навязывало вам то моральные термины («табу»), то церковные («сакральное», «кощунство»). Эти термины призваны вас запугать чем-то вроде бы абсолютным, не подлежащим сомнению, какими-то идолами и фетишами, но напоминаю вам, что это термины не юридические, их нет в уголовном праве, и призываю вас этому противостоять. Вы должны решить юридическую проблему — было ли тут преступление, был ли у художников преступный умысел оскорбить якобы слабых и бесправных./.../

Здесь много говорилось об оскорблении чувств. Но чувства — категория не юридическая, недоказуемая и довольно опасная. /.../ С моей точки зрения, разумнее и юридически точнее говорить о защите прав людей./…/

Я призываю вас задуматься: на каком основании мы должны считать, что так называемое «сакральное пространство», о котором тут много говорилось, ценнее, выше, абсолютнее, чем пространство гражданское и публичное?

Я не знаю, во что верит каждый из вас, но я знаю, что религии, верования, этносы и расы — это то, что нас разделяет. Объединяет нас только гражданское, светское, публичное. И вот эта сфера сегодня в огромной опасности. Так называемые «чувства верующих» измышляются и используются сегодня для того, чтобы это пространство сократить или уничтожить.

Я — куратор, автор, журналист, и для меня священным является публичное пространство, пространство свободы слова, которое я готова защищать, чтобы внутри него защищать оскорбленных и униженных. Но кто эти оскорбленные и униженные? «Чувства верующих» на устах у всех, но кто озабочен чувствами — и правами — по-настоящему униженных и бесправных, например, рабочих-иммигрантов? Всех тех, кто унижен и оскорблен нашей социальной системой — неимущих, пенсионеров, студентов, всех нас? Если художник будет оскорблять их, смеяться над ними (а в массовой культуре это, к сожалению, происходит сплошь и рядом), я первая скажу, что это недопустимо и гнусно.

Но, обратите внимание, когда я говорю о рабочих-мигрантах, я вовсе не обязательно имею в виду право мусульман отправлять свои религиозные обряды. До каких пор мы будем так прямо соотносить людей с их этнической и религиозной принадлежностью?/…/

Обвинение часто говорило здесь: «так называемое современное искусство». И сейчас я скажу «так называемая церковь». Эта так называемая церковь, РПЦ, пытается убедить нас, что в обществе есть такая зона, где высказывание своего мнения невозможно. Как будто вся РПЦ есть огромный алтарь, куда простые люди — особенно женщины, конечно, — не допущены. Задумайтесь над тем, что даже в нашей не самой демократичной стране вы пока еще можете критиковать президента, по крайней мере в интернете, но РПЦ ведет себя как репрессивная корпорация, где, если вы начнете критиковать своего начальника в самой малой степени, вас немедленно уволят. /... /

/.../Художники — всего лишь люди. Но от выставки «Осторожно, религия!» к акции Pussy Riot художники стали сознательнее и точнее. Выставка «Осторожно, религия!» была несколько легкомысленным и безответственным (хотя вовсе не преступным!) жестом, многие участники дали свои работы не подумав. Но акция Pussy Riot — это ответственный поступок, за который его авторы оказались готовы пойти на публичный процесс, защищать себя и своих единомышленников и даже сесть в тюрьму, как настоящие герои, вызвавшие огонь на себя.

Итак, я считаю, что под предлогом защиты чувств православных верующих перед нами разворачиваются на самом деле репрессии против инакомыслящих, запугивание общества, сокращение публичной сферы, введение государственной и церковной цензуры, торжество национализма, сведение к минимуму выражения своего несогласия. Уже даже одиночные пикеты, если их несколько, в Москве теперь запрещены, — а что есть произведение искусства, как не одиночный пикет? Немецкий художник Йозеф Бойс вслед за советским теоретиком Сергеем Третьяковым говорил, что «каждый человек — художник», но это значит и то, что художник — это каждый из нас. То, что направлено против художников, направлено и против вас, против вашего голоса, права на существование и высказывание./…/

Однако искусство может не все. Оно может только обратить внимание на проблему, найти болевую точку. Оно не может изменить судьбу страны и даже отдельного человека. Оно не может вершить правосудие, но вы сегодня это можете. В ваших руках не допустить превращения нашей страны в клерикальное и националистическое государство, которое отгораживается от всего мира страхом. Я призываю вас полностью оправдать искусство в этом процессе».

«Я объясняла присяжным смысл статей, которые инкриминировались нашим обвиняемым. Кураторов выставок обвиняли по ст. 282 УК РФ — разжигание ненависти или вражды, а равно в унижении человеческого достоинства по признакам отношения к религии, Pussy Riot по ст. 213 УК РФ — хулиганство по мотивам религиозной розни или вражды. Я объяснила им, что в действиях обвиняемых не было умысла на разжигание ненависти или вражды по признакам отношения к религии. Вообще на этом процессе больше всего меня поразили свидетели обвинения. Когда я участвовала в реальных процессах по делу «Осторожно, религия!», «Запретное искусство», то туда приходили люди, которые поддерживали обвинение, не очень понимая, о чем они говорят, что именно их оскорбило и почему. На этот же процесс пришли те, которые имеют определенную идеологию. Они называют себя православными верующими, но проповедуют воинствующее православие. И это страшно».

Присяжные совещались два часа. Перед ними были поставлены два вопроса: 

1. «Совершили ли обвиняемые действия, которыми выразили явное неуважение к обществу и унизили достоинство верующих?»

2. «Если на первый вопрос дан утвердительный ответ, то имели ли обвиняемые умысел, направленный на разжигание ненависти против верующих либо на оскорбление их чувств?»

По первому вопросу мнения присяжных разошлись: трое ответили «да», трое — «нет». Один от голосования воздержался. 

На второй вопрос пять присяжных ответили «нет», один — «да», один опять воздержался.

«Присяжные однозначно вынесли оправдательный вердикт, — комментирует Ставицкая их решения. — Я очень рада, что они услышали меня и согласились с тем, что в действиях обвиняемых не было умысла. А без умысла — нет и тех преступлений, в которых их обвиняли».