Такая история с родиной, что кажется, у любви у нашей села батарейка. Нет, ну а как? Как говорится, при таком характере она могла бы быть и покрасивее, причем у нее к нам то же чувство. В детстве в Cредней Азии я поймал богомола, а потом подсадил к нему богомолиху, чтобы ему не было одиноко. Она его съела. Думая о родине, я часто вспоминаю этот неприятный случай.
И как быть?
В «Смерти Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова есть фрагмент, когда каждый абзац он начинает с цитаты из «Слова о полку Игореве»: «Стала обида в силах Даждьбога». Силы Даждьбога — это его потомство, в переводах «Слова» это заменяется на «Стала обида в внуках Даждьбога» — то есть это просто русские князья. Не совсем понимаю, отчего Тынянову пришло в голову описывать состояние Александра Сергеевича Грибоедова перед поездкой в Иран посредством именно этой цитаты, но, повторяя ее раз за разом, он создает четкое ощущение, что вот стала обида, и весь воздух — обида, и не обойдешь.
Стала обида в нашем сердце. У революций разные лозунги, наш главный — «не забудем, не простим». Кого поймаем — тех и не простим. И ментов, и гебню, и судей, и едросов. И отдельно попов не простим, ибо нет в них христианского милосердия, за что гореть им в аду, а мы бы и здесь уже подпалили.
Стала обида и в сердце Владимира Владимировича, и еще стоит. С момента, когда впервые явились ему интеллигенты с бороденками, до предательства дщери собчаковой и богомерзкого радения трех девиц, что наслали порчу на него по заданию Госдепа, обида все растет. И нет ощущения, что Регин испил уже крови Фафни, и стих гнев его — нет, он пьет еще, и красный туман застилает аналитические способности его аппарата.
Так что в сфере тонких патриотических движений души дело дрянь. Но тут есть другой аспект. Мы так воспитаны, что само собой получается: если нет перспектив к хорошему, то теряется смысл общественной жизни, впереди выпадение из истории, и тем, кому неохота впадать в летаргию, пожалуй, пора валить. Но я вот хочу напомнить, что примерно половина времени нашей истории — это как раз движение к плохому. Поздний Пушкин и весь Гоголь — реакция, Толстой и Достоевский — реакция, вся великая русская поэзия ХХ века — Мандельштам, Ахматова, Пастернак, Цветаева — такая реакция, что мама не горюй. Слушайте, у нас просто роскошные периоды реакции, это наше национальное достояние.
„
”
Слушайте, у нас просто роскошные периоды реакции, это наше национальное достояние
”
Интересно, кстати, почему. В порядке гипотезы напомню, что маркиз де Сад и Захер Мазох рассказали нам, что любовь — сложное чувство, и мне кажется, любви к родной стране это тоже касается. Бывает так, что кто-то просто любит, ходит по улицам влюбленный и задумчивый и мурлычет себе под нос государственный гимн — это похвально, но у нас не принято. У нас приняты более сложные стандарты чувств типа «бьет — значит любит».
И кстати, Владимир Владимирович. Считается, он не обращает внимания, что его ругают тираном, а я думаю, как раз очень обращает — иначе откуда бы обида? Я так считаю, что он весь день гребет, а вечером читает, как мы обзываемся, и как бы так это с болью смакует. Ну в смысле что я с утра до вечера, как раб на галерах, а они разве оценят, разве они могут, ничтожные люди, я им все, а они ничего, и так далее. И эти обиды дают его израненной душе силы грести дальше. Аналогичным образом и мы все время пытаемся привить стране хорошее, а она взамен — позвольте вам выйти вон. Мы ей все, а она ничего, и это ничего дает нашим израненным душам силы который раз заходить в одну и ту же реку.
Этот комплекс психологических отношений и называется «садомазохизм». Не то чтобы люди особенно счастливы, вступая в эти отношения. Но полнота бытия достигается необыкновенная. Люблю отчизну я, но странною любовью, и она то же самое. Достоевский, Гоголь, Ахматова — стала обида и стоит колом, и эта обида и есть любовь. Хотя, конечно, такого свойства, что вообще-то нужно лечиться.
Tweet
Tweet