Тридцать лет спустя

Они пришли в половине десятого вечера. Это было на даче в Кратово, в 40 километрах от Москвы. 30 лет назад. В августе 1982-го. Большой рыжий пудель Март не почуял беды. Он вилял хвостом, когда шестеро чужих людей поднимались по лестнице на второй этаж. Дверь была открыта. Мы были втроем: я, мама и мой четырехмесячный сын Филипп.

«Выдайте документы и материалы клеветнического содержания, — сказал один из них, остановившись у входа на кухню. — Вот санкция на обыск». Мама молчала, потом собралась и твердо сказала: «Ищите». И они искали. Несколько часов они выдвигали ящики письменных столов, выгребали одежду из шкафов, рылись в детской кроватке Филиппа, не обращая внимания на то, что он спит. На даче не было телефона. Мобильников тогда еще не придумали.

Мы не знали, что в то же самое время, в 21.45, в нашей московской квартире и по нескольким адресам у друзей тоже идут обыски. И там забирают то же, что и у нас: рукописи, записные книжки. Все книги, вышедшие на Западе: Бердяев, Флоренский, Набоков, Библия. Помню, как обрадовался один из следователей, когда увидел пишущую машинку. «Я протестую, — сказала мама. — Это орудие моего профессионального труда. Вы не имеете права ее забирать».

«Имеем», — ответил ей следователь, усмехнувшись в усы.

Сегодня, когда читаю возмущенные реплики о том, что на обыск к Навальному не пустили адвокатов, думаю: вот это все, чего добились за 30 лет, — адвокат имеет право присутствовать на обыске. А толку? Все равно делают что хотят.

А тогда — ни адвокатов, ни журналистов, никого. И то же унижение, тот же временный плен: погулять с собакой, выйти в туалет — только в сопровождении понятых.

И вот уже личные письма бабушки из сталинского лагеря, любовные письма покойной папиной жены — в чужих руках. Сгребают все в конверты, в папки, в мешки, в мешки. Все пригодится, потом посмотрим.

„ 

Нужна люстрация. Нужно назвать белое – белым, а черное – черным. Нельзя садиться играть с дьяволом. У него всегда крапленые карты    

Ага! Детские пеленки — и в них можно рыться. Спасибо, что не забираем.

Под утро, когда уже все перевернуто вверх дном, книги, бумаги, копирка уложены в мешки, негромкий голос: «Зоя Александровна, собирайтесь, поедем с нами!»

«Скорей, скорей…» И вот уже черная «Волга» уносит маму в Москву, в Лефортовскую тюрьму. И я одна с младенцем в разгромленном доме.

Сегодня, 30 лет спустя, с обысками приходят, чтобы найти лозунги антигосударственного содержания и деньги Госдепа на революцию. Теперь забирают не пишущие машинки, забирают компьютеры, мобильники, симкарты. Но так же, как и тогда, берут личные письма, школьные сочинения. И все это сгинет в пыльных шкафах унылых кабинетов, как сгинули рукописи и письма, забранные летом 1982-го.

И снова, как 30 лет назад, мы — враги власти. Как были врагами те, к кому приходили с обыском в 37-м. Природа власти осталась прежней. Ее дух, ее энергетика — те же. И те же гэбэшники, только на «Ауди», а не на «Волгах». Тон задают наследники прежних — из 37-го, из 80-го.

Когда в домах изымали книги, рукописи, пишущие машинки, нынешний президент страны трудился бок о бок с теми, кто планировал и осуществлял эти обыски, расследовал дела против тех, кто якобы замышлял «подрыв советского строя», как моя мама, для которой орудием труда была пишущая машинка. А люди в серых костюмах с серыми лицами считали ее орудием преступления.

Почему наши дети, возомнившие, что могут жить, как свободные люди в свободной стране, должны вновь опасаться прослушек и переживать обыски? Разве не было перестройки, не было миллионных тиражей «Архипелага ГУЛАГ»?

Почему мы не можем сбросить с себя это проклятие?

Нужна люстрация. Нужно назвать белое — белым, а черное — черным. Нельзя садиться играть с дьяволом.

У него всегда крапленые карты.