Иван Александрович Гончаров прожил долгую жизнь, от войны с Наполеоном до 1891 года — с первыми автомобилями и Всемирными выставками. 18 июня исполнится 200 лет со дня его рождения. Но его творчество — не «пошехонская старина» и не «прах отеческих гробов». В своей неформальной трилогии — «Обыкновенная история» (1847), «Обломов» (1859), «Обрыв» (1869) — он определил взрывы и обломы России на столетия вперед.
Наша «обыкновенная история» продолжается, поменялись только прически и костюмы. Казалось бы, какое касательство к нашим дням имеет «Обрыв», если понятия «грех» и «добродетель» давно исчезли из девических умов и обихода? Вера бросается под обрыв к Марку Волохову на беззаконную любовь, а Ольга из «Обломова» страшно терзается из-за своего платонического романа с Ильей Ильичом и близка к чахотке. Но с девушками все обошлось, Вера после горячки вернулась на стезю добродетели, и бабушка ее простила, помня свой давний грех, а Ольга сохранила невинность и вышла за Штольца. Но вот Россия, которую через образ Веры предостерегал Гончаров, бросившись с обрыва за беззаконными идеями в 1917 году, сгорела в своей горячке дотла. Вместе с бабушками, такими как социалистка Брешко-Брешковская, «бабушка русской революции». Для России крайне опасно увлекаться чем-нибудь за пределами скучного прямого пути: обратно для нее дороги нет, и начинается другая жизнь, дикая и страшная, привлекательная только в романах.
„
”
Для России опасно увлекаться чем-нибудь за пределами скучного прямого пути: обратно дороги нет, и начинается другая жизнь, дикая и страшная, привлекательная только в романах
”
Россия — страна крайностей. И вот в «Обыкновенной истории» юный идеалист Александр Адуев не может приспособиться к холодной, карьеристской петербургской прагматике, чем ужасно огорчает своего дядюшку Петра Ивановича, умного циника. Но жить-то надо. И племянник догоняет и перегоняет дядю, делаясь черствым и бездушным бюрократом. А при них гибнет от тоски, чувствуя, что так жить нельзя, что нужно еще что-то, кроме денег, комфорта, карьеры, дядина жена Лиза, у которой от ненайденного высшего смысла развивается чахотка. Все — или ничего. Иначе младший Адуев не смог. И мы не можем спокойно «делать бабки». Нам смысл жизни подавай, иначе сопьемся, как Адуев в начале романа, или скурвимся, как он же в его конце, или зачахнем, как Лиза.
Но самый программный роман Гончарова, матрица российской действительности — это, конечно, «Обломов». Умница Гончаров предвидел, что вместе с крепостными крестьянами (300 душ у Обломова, 1000 душ в приданое за женой Александру Адуеву) кончится привольная жизнь и растают прекрасные мечтания всех его персонажей. Тысячелетие существовали бок о бок Штольц и Обломов: трезвая, работящая, рациональная, собранная Европа и мечтательная, поэтическая, неусидчивая, не умеющая делать «карьеру и фортуну» Россия, для которой, по Достоевскому, важно не капитал приобрести, а «мысль разрешить».
Простаки и недотепы из Обломовки даже почитают за грех «высовываться» и наживать больше, чем деды имели. А Штольц и служил блестяще, и чин выслужил, и дом нажил, и деньги. Он хороший, порядочный человек, он и Обломову помогает, и старого Захара готов призреть, и Ольгу любит, но спокойно, не теряя головы. Он чахотки из-за Ольги не хочет, он хочет разумного счастья, и если бы Ольга сказала «нет», он бы дальше искать пошел. У Ольги где-то бродят в крови «мировые вопросы», но Штольц разумно ими не задается и успокаивает жену насчет издержек «Прометеева огня».
Штольцы умеют жить, но не умеют мечтать. Обломовы умеют мечтать, но не умеют жить. Правота Штольцев из чистой, ухоженной, свободной Европы налицо. А мы всё поэтически лежим на продавленном диване и ругаем Европу за ее «презренную прозу».
Tweet
