Мы все читали в детстве Диккенса — если наши родители знали толк в воспитании. Они сами его читали в детстве, и наши дедушки и бабушки Диккенса читали тоже. Русские переводы Диккенса стали появляться еще в конце 30-х годов XIX века и прибавили аргументов российским западникам. Его прочитали (и испытали на себе его влияние) даже народники, его, по воспоминаниям Александры Бруштейн, в конце XIX века читало пылкое юношество. Так что 7 февраля, когда 200 лет назад родился нежный, ранимый и насмешливый Чарльз, это праздник и на нашей улице.
Диккенса воспитывали и холили для ученого поприща или престижной службы (как Николаса Никкльби и Дэвида Копперфильда), но отец его сел в долговую тюрьму, как бедный мистер Микобер, и Чарльзу, как Дэвиду Копперфильду, пришлось идти на фабрику. Только он не мыл бутылки, а делал ваксу.
В Диккенсе очень много гуманизма, его романы о голодных сиротах вроде Оливера Твиста или Смайка в «Жизни Николаса Никкльби» (1839) могут показаться сентиментальными. А советским критикам показались даже антикапиталистическими. Правда, голодные сироты Диккенса слишком часто находят себе богатых бабушек («Жизнь и приключения Дэвида Копперфильда», 1850) или оказываются отпрысками аристократических семейств («Оливер Твист», 1839). Но слишком много было юмора у репортера Диккенса и слишком твердо он придерживался ценностей «веселой старой Англии» (old merry England), чтобы все оказалось так просто. Чарльз Диккенс — не Максим Горький. И его ценности не слишком отличаются от либеральных гайдаровских принципов: Свобода, Собственность, Законность. А еще умеренность, хороший вкус, честность и добродетель.
„
”
Мистер Микобер мог бы спасти еврозону своими рассуждениями о том, что тратить из заработанного шиллинга (12 пенсов) 11 — это спасение, а 13 — погибель
”
Благодаря Диккенсу мы знаем, что такое Сити, его дельцы и клерки и викторианская эпоха вообще. Лучше всех это понял выпускник Тенишевского училища Осип Мандельштам: «Когда пронзительнее свиста я слышу английский язык — я вижу Оливера Твиста над кипами конторских книг. У Чарльза Диккенса спросите, что было в Лондоне тогда: контора Домби в старом Сити и Темзы желтая вода… Дожди и слезы. Белокурый и нежный мальчик — Домби-сын. Веселых клерков каламбуры не понимает он один. А грязных адвокатов жало работает в табачной мгле, — и вот, как старая мочала, банкрот болтается в петле. На стороне врагов законы: ему ничем нельзя помочь! И клетчатые панталоны, рыдая, обнимает дочь».
Политическая сатира Диккенса пригодна и для наших дней. Мистер Микобер, друг Копперфильда, мог бы спасти еврозону своими рассуждениями о том, что тратить из заработанного шиллинга (12 пенсов) 11 — это спасение, а 13 — погибель. И не напоминает ли нам мистер Сластигрох, воинствующий филантроп из «Тайны Эдвина Друда» (1870), предсмертной книги Диккенса, советских и путинских борцов за мир? «Нужно прекратить войны, но сперва завоевать все прочие страны, обвинив их в том, что они чересчур любят войну». (Вот вам и «принуждение к миру»-2008). «Нужно добиваться всеобщего согласия, но сперва истребить всех, кто не хочет или не может по совести с вами согласиться». (Пресловутая путинская «стабильность»). Словом — «Ах, будьте вы все прокляты, идите сюда и возлюбите друг друга!»
Но особенно для нас драгоценна «Повесть о двух городах» (1859), где правовое английское государство оправдывает Чарльза Дарнея, защищавшего мятежную Америку и Джорджа Вашингтона против Георга III, на фоне апокалиптических картин революционной Франции, охваченной террором, казнящей женщин по классовому признаку, где этот самый Чарльз Дарней поднимается на эшафот. Суд присяжных — против Мадам Гильотины. Тоска о правовом государстве и ненависть к «социалистической», чекистской, беззаконной «законности» — это был дар Диккенса советской интеллигенции.
Tweet
