Спектакль начинается с края колодца времени, с современности. Одинокая женщина жарит себе яичницу под телевизор. А из ящика высовывается дятел-диктор и дол-бит, долбит нестерпимые пошлости. Бедняжка щелкает пультом, но он с идиотским оптимизмом долдонит то про путинический съезд, то про предмет из гардероба Богородицы, то про искусство жарить яичницу, то про амурского тигра, и даже молитву он распевает самым пошлым образом. Женщина чувствует себя свободной только в душе, наедине со своим телом. Но ящик побеждает. Уже и декорации унесли, и женщина ушла, а он все долбит про амурского тигра (не с ним ли у Путина служебный роман?).
А мы спускаемся дальше в колодец времени, по скользким стенам, во Вторую мировую. И опять она начинается с пошлостей. Культовая песня по Тарасу Шевченко «Реве та стогне Днiпр широкий» из украинской и народной становится советской и колхозной. Стоит на охапке соломы дура со снопом в руках, в национальном костюме, как в фонтане «Дружба народов» на ВДНХ, стоит и поет баритоном. А потом начинается страшное: война детей. Советские мальчики, стреляющие из рогатки по электровертолетикам (так сталинская пропаганда рисовала им войну). Немецкие детишки в коричневой форме гитлерюгенда и с повязками со свастикой ангельскими голосами поют про юность, которая идет вперед. Дети мечтали о войне. «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет». Ласково поют взрослые в советской военной форме: «Соловьи, не тревожьте солдат». А дальше лезут какие-то террористы со стингерами (об этом тоже мечтают детишки на Ближнем Востоке), начисто выкупанные красные кони, гусары и уланы. Война как пиар, как пошлая стрелялка. Война как страшный грех развращения мечтающих о ней с подачи взрослых детей. Вспыхивает игрушечный огонь, летят слева вертолетики, щелкает рогатка, машет красной повязкой дура со снопом. Так мечтали дети, которым не суждено было вырасти, которых закопали в Ленинграде, Киеве, Берлине, Кёльне.
„
Рыбу во фраке вытащат из воды палачи в фартуках, а золотая рыбка задохнется, потому что из бассейна выпустят воду. И вдруг понимаешь: это и случилось в 1917 году
”
А потом начинается джазовый дуэт рыб. Рыба в золотом платье, рыба во фраке. Ласты, маски, нарядная чешуя, летящая с потолка. Любовь. Бассейн. И рыбу во фраке вытащат из воды палачи в фартуках, а золотая рыбка задохнется, потому что из бассейна выпустят воду. И вдруг понимаешь: это и случилось в 1917 году. Нарядные, беспечные рыбки Серебряного века. Одних выловили и убили, другие сами задохнулись, потому что в новой среде они просто не смогли дышать.
И мы спускаемся на самое дно: в 1936-й, в чудовищно лживый, чудовищно пошлый и очень страшный фильм «Цирк». Его прокручивают нам на экране, звучит «Широка страна моя родная». И вдруг кадр останавливается: Соломон Михоэлс! Михоэлс баюкает негритенка и поет. Пошлость и вранье, оказывается, убивают. Цирк кончается казнью в Минске. «И свечечка не горит почти, и сквозь поминальный звон: играй, еврейская скрипочка, вы слышите, Соломон?» (Нателла Болтянская). Выходят дети с портретами маленького и взрослого Михоэлса, выходит огромный слон со слоненком. Слон плачет. Добрый цирк в злобном Цирке тоталитарного государства.
Тогда приходит на память первая сцена спектакля, «ящик», дятел. Тот цирк 30-х уехал, а клоуны остались. На Лубянке и в Кремле.
Tweet