Великий притворщик

Он ездит на метро и любит ходить пешком. Идет, улыбается счастливой улыбкой и приветливо отвечает на бесконечные «здрасьте». «Ни разу не нахамили?» — «Ни разу! Ну могут сказать «здорово, брат!» — и все», — искренне радуется Виктор Иваныч. Светлейший человек. Лучистый. Не улыбаться в ответ ему невозможно.

И все же он не так прост. За чарующей улыбкой — тысячи маленьких ящичков, в которых он прячет все самое сокровенное, страшное, стыдное. Из этих чувств и переживаний, спрятанных от публики, он и плетет кружева своих ролей, в них зашифрована вся его тугая и выстраданная судьба. Что до фактов биографии — он все уже давно про себя рассказал. И про пьянство черное, про то, как летел под откос, про свое принципиальное одиночество, про обиды на режиссеров, про неслучившиеся роли. Он не боится желтой прессы, потому что ничего не таит. А распоряжаться своими чувствами и переживаниями может только он сам.

С таким артистом обращаться надо бережно. С Алексеем Балабановым он сделал пять фильмов, после «Брата-2» они больше не встречались на площадке. И Виктор с болью смотрит каждую его новую картину, в которой ему опять не нашлось места. Балабанов по-прежнему остается для него частью жизни, вторым дном — мрачным, мутным, но неотделимым. Татарин, брат Данилы Багрова, сделавший актера суперпопулярным, говорит в обоих фильмах голосом Алексея Полуяна — Балабанов любит присваивать артистам чужие голоса, взбалтывать роли, как коктейли, собирать их из разных актерских ингредиентов. С бритоголовым убийцей Сухорукова связывает разве что веселая безбашенная лихость.

При всей любви к зрелищности, к маске Сухоруков все же актер интеллектуальный, для которого невероятно важна внутренняя сверхзадача. У Балабанова его любимая роль — Виктора Иваныча, подручного и продюсера порнографа Иоганна («Про уродов и людей»). Сухоруков играет мрачно, негромко, почти отстраненно, но от его прозрачных глаз-льдинок и бледного черепа исходит какой-то дикий могильный ужас.

А всенародная слава его началась с довлатовского зэка, который благодаря волшебной силе искусства из опущенной «шестерки» превращается в настоящего тирана и диктатора. «Комедия строгого режима» — уморительная картина начала 90-х о том, как в советской зоне решили поставить спектакль о Ленине. Вот этот сухоруковский диапазон — от жалкой униженной твари до абсолютного всепобеждающего зла — поражает своей полярностью, сочетанием несочетаемого. В «Кошечке» Григорий Константинопольский эту двойственность очень точно уловил. Монолог пускающего пузыри миловидного младенца в кружевном чепчике Сухоруков исполняет виртуозно, классическое нагнетание ужаса создается исключительно актерским мастерством, без всяких киношных фокусов.

Фильмография его огромна, ему грех жаловаться. Но лучшее — всегда неожиданно, не в формате, не в амплуа. У Лунгина в «Острове» — Филарет, смиренный инок, трогательно борющийся с искушением вытащить из огня любимое верблюжье одеяло. В драме Говорухина «Не хлебом единым» — ослепленный супружеской изменой мстительный сталинский генерал Дроздов. Божий помазанник Павел Первый — в картине Мельникова «Бедный, бедный Павел», разбивающий привычный образ царя-дурачка и самодура. Это все штучные роли, портреты, которые смело можно вставлять в драгоценные рамы и развешивать по стенам в театральных вузах в качестве учебных пособий.

Эксцентричность, острохарактерность, внутренняя пластичность — все это роднит Сухорукова с Михаилом Чеховым, с его интеллектуальной стихийностью, нестандартными реакциями, неожиданными нюансами в игре. Не случайно одним из театральных эпизодов в его жизни стал не слишком удачный, но показательный эксперимент по прозе Шмелева «Человек из ресторана» — роль, которую в экранизации романа когда-то сыграл Чехов, одна из немногих знаковых работ театрального гения, зафиксированных на пленке.

Масштабных театральных работ у Сухорукова вообще преступно мало, словно режиссеры боятся выпускать его на сцену, боятся не справиться с его многосложностью. Сухоруков и сам уже себя боится — пытается подстраиваться под партнеров, словно испрашивая у них разрешения поиграть. Использовать его в качестве типажа на сцене бессмысленно — он притворится типажом, как крокодил корягой, но рано или поздно выпрыгнет из болота, и всем присутствующим на сцене мало не покажется.

Пригласивший его на роль Тартюфа Павел Сафонов должен был знать, что засунуть Сухорукова в кокон, как гусеницу, невозможно. «Тартюф» Сафонова в Театре на Малой Бронной вряд ли может стать бенефисом Виктора Сухорукова в силу своей буффонадной антрепризности и нестройности ансамбля, в котором не соблюдаются никакие нормы драматургического общежития. Каждый тянет одеяло на себя, упивается своей провинциальной игрой, и лишь один Сухоруков пытается протащить сквозь действие хоть какую-то мысль.

На сегодняшний день его лучшая, самая значительная роль в театре — царь Федор Иоаннович в спектакле Юрия Еремина «Царство отца и сына» (Театр имени Моссовета). Тот редкий случай, когда масштаб режиссерского замысла адекватен масштабу личности исполнителя.

Трагическая, путаная линия жизни столько раз приводила Виктора Сухорукова к краю, не оставляя ему шансов на выживание. Но он выжил, выдрал себя из воронки, заставил изменить карту своей судьбы. «Мое прошлое догнало меня», — сказал он, пережив несколько лет назад обширный инфаркт. Но притворившись когда-то здоровым и счастливым, Виктор Сухоруков, видимо, так вошел в роль, что сумел обмануть даже свое прошлое.