В Москве одновременно прошли презентации двух книг, напрямую связанных с кино: первого российского издания дневников Андрея Тарковского, давно изученных в Европе, и первой отечественной монографии о Кире Муратовой. Оказалось, некоторые прорехи в истории русского кинематографа можно попытаться залатать при помощи литературы
Недавно объявляли номинации на «Нику», и среди академиков случился небольшой скандал: киноведы безуспешно пытались воспротивиться новой практике, согласно которой отдельные режиссеры снимают свои картины с конкурса еще до его начала: мэтры не желают состязаться с другими на равных да еще без гарантии победы. Имен не называли, но было ясно, что речь — об Александре Сокурове. А ведь его «Александра» могла бы оказаться лучшей картиной года, по версии «Ники».
Почему же Александр Николаевич ушел в отказ? Возможно, не хотел провинциального триумфа — на прокатную судьбу фильма, давно выпущенного на DVD, он бы все равно не повлиял — после проигрыша в Каннах.
Ох уж эта особенная гордость российских талантов, пренебрегающих всеми средствами для завоевания большей аудитории — фестивалями, премиями, прессой. А наш диковатый недоразвитый прокат пользуется этим, чтобы злорадно подтвердить рыночную неликвидность артхауса.
«Больших режиссеров» у нас крайне мало, и те невидимы. Трудная судьба, скверный нрав, воспитанная десятилетиями неуступчивость… В итоге на полке видеомагазина того же Сокурова порой не отыскать. Тех, кто интересуется работами Александра Николаевича, проще отослать в книжный, где можно найти фундаментальный фолиант «Сокуров: части речи». Все чаще кино находит прибежище в литературе.
Мученик: прямая речь
Так и с Тарковским, с которого начался киномиф о Великих Русских Авторах. На DVD он издан прескверно, с книгами вроде ситуация чуть более утешительная: в отдельных магазинах они занимают целую полку. Но стоит открыть и перелистать — настроение резко ухудшится. В десятке разных вариаций представлен некто Андрей Арсеньевич — личность сложная, неоднозначная… А для ценителей кино путеводителей по Тарковскому не было с тех самых пор, как издавалась в последний раз — еще в 1991-м — хрестоматийная книжка Майи Туровской «7 1/2, или Фильмы Андрея Тарковского».
Ну вот в России наконец-то издали книгу самого Андрея Арсеньевича. «Мартиролог» (то есть «перечень мучений») — дневники режиссера, которые он вел с начала 1970-х до самой смерти, дополненные рисунками, документами, автографами, редкими фотографиями. Комментариев нет — это и недостаток, и достоинство: разобраться с нуля практически невозможно, и более глубинное погружение в материал (то есть фильмы) неизбежно. А как иначе? По сути, этот красивейший том, отпечатанный на отличной бумаге, не что иное, как примечания к творчеству. Из разрозненной мозаики записей, фрагментов и фрагментиков рождается коллаж, подобный вынесенному на обложку, — с авторским пояснением «Тетрадь № 1». Под обложкой же — подлинное житие, неожиданно отсылающее к св. Аввакуму. И вместе с тем — летопись полузабытого времени, для точнейшего слепка которого порой достаточно перечня записок, полученных Тарковским от зрителей после просмотра «Сталкера» и прилежно внесенных в дневник.
Другое «искусство кино»
По стечению обстоятельств в те же дни вышла еще одна важная книга об отечественном режиссере. Выпущенная в серии «Кинотексты» издательства НЛО монография Зары Абдуллаевой о Кире Муратовой носит обескураживающе красноречивый заголовок «Искусство кино» (на страницах одноименного журнала можно было встретить в последние годы немало значительных работ Абдуллаевой). В этой книге нет интервью режиссера — только монологические выдержки из бесед и рассказы соратников: сценарист «Долгих проводов» Наталья Рязанцева, художник по костюмам Наталья Дзюбенко и оператор Геннадий Карюк вспоминают о работе с режиссером. Есть тут текст покойного Виктора Гвоздицкого об актерах Муратовой и экс-отборщика Берлинале ГансаИоахима Шлегеля — о фестивальной судьбе ее картин. Театральный гуру Анатолий Васильев пристально рассматривает один фильм Муратовой со своей возвышенной колокольни, а Майя Туровская в эссе с чудным названием «Низзя» дает рецензию, но не на фильмы, а на Муратову как человека. Одно имя замечательного киноведа в оглавлении задает высочайший уровень. Сама Муратова предстает здесь не только объектом, но и, как Тарковский в «Мартирологе», литератором: открывает книгу ее рассказ «И птичку жалко, и кошку жалко», закрывают два сценария: ранняя неосуществленная «Княжна Мэри» и поздний осуществившийся «Чувствительный милиционер».
Хотя основа — все-таки авторский текст Абдуллаевой, едва ли не единственного критика, который не только любит смотреть Муратову, но и умеет о ней писать. Читать можно (и нужно) не подряд, а вразнобой, но каждую главу, посвященную тому или иному «вертикальному» срезу муратовской творческой биографии, — непременно до конца. Эта хитроумная книга — нечто вроде полнейшей (даже переполненной) энциклопедии, организованной вне алфавитного принципа. Редчайшая в таких случаях адекватность языка предмету исследования — результат отказа Абдуллаевой от принятого нынче критического письма (беллетристического или наукообразного) в пользу межжанрового эксперимента, балансирования на грани стилей, столь сходного с манерой самой Муратовой и способного вызвать идиосинкразию: Зара — не меньший «террорист», чем Кира. Это чувство креативного неуюта и есть залог того, что читатель, он же зритель, равнодушным не останется.
Тарковский не считал Муратову своей соратницей или ученицей. Муратова признается, что потеряла к Тарковскому интерес, узнав о том, как он на съемках сжег корову заживо. Сейчас, в сумерках новейшего «темного века», эти различия стираются, а новым ключом к неиссякающей скважине классического и все менее востребованного кино, авторского и потому вечно авангардного, становится печатное слово.
Из «Мартиролога» Андрея Тарковского: