#История

#Суд и тюрьма

Свобода начинается с гильотины

16.07.2009 | Новодворская Валерия | №27 от 13.07.09

220 лет Великой французской революции

Якобинцы в пыльных шлемах. 14 июля Франция отмечает взятие Бастилии. Почему Великая французская революция, начавшаяся в 1789 году торжеством охлоса, привела совсем к другим результатам, чем очень похожая на нее Великая Октябрьская и чем вообще революции отличаются одна от другой — исследовал The New Times



Французы отмечают 220-летие своего национального праздника пышно и радостно, хотя, может быть, не так помпезно, как 200-летие. Тогда на развалах продавали значки с изображением «национальных героев» Марата и Робеспьера, махровых палачей. Звучит Марсельеза: «Пусть нечистой кровью утолят свою жажду наши нивы…» В этом «празднике жизни» (и смерти) мы похожи. Великая французская революция — это наши Февраль и Октябрь в одном флаконе. Французы их не разделяют, потому что результат у них другой: пятая экономика мира, досыта прав и свобод, туристическая Мекка, Страна Обетованная для трех волн российской эмиграции. Праздник, который всегда с нами. Оглянемся на чужую революцию, потому что она очень похожа на нашу. Только наша не кончилась ни за 5 лет, ни даже за 92 года.

Стартовая задача

Нужна ли была Франции революция? О да! Парламента у страны, в сущности, не было (Генеральные штаты лишь вотировали денежные вопросы и налоги), и никакой конституции — хотя бы на манер британской Великой хартии вольностей. Абсолютизм для просвещенных французов был горше, чем самодержавие для нашей интеллигенции. «Государство — это я» — эта формула политического беззакония, открытая Людовиком XIV, как и пожелание Людовика XV: «После нас — хоть потоп» — стали формулой политической безответствен­ности и того же беззакония (если есть хорошие законы, потопа не будет). Франция была сословной страной, где клир и дворянство имели привилегии (политических прав не было ни у кого), а tiers e ´tat — третье сословие, средний класс — только платили налоги.
Главное требование чистой и честной американской революции, по сути, совпадает с чаяниями французского среднего класса. Американские колонисты сказали Великобритании: No taxation without legislation — «Никакого налогообложения без законодательных функций». Ведь управление и законодательство — все это шло в колонии из Англии. И такая же проблема была у Фландрии XVI века, когда принц Оранский, фламандские дворяне — гезы и богатая и просвещенная протестантская буржуазия вместе с очень небедными ремесленниками решили эмансипироваться от бесполезной для них, отсталой испанской монархии и испанской идиотской инквизиции, которая, однако, дожила до начала XIX века и пала только с приходом «оккупационных» наполеоновских войс­к. И требования октябристов и кадетов нашего Февраля — юристов, литераторов, землевладельцев и бизнеса — были аналогичными: ответственное перед Думой, а не перед монархом министерство. И эти партии представляли средний класс, tiers e ´tat, и они обогнали в своем развитии отсталую страну и обветшавшее самодержавие. Стартовая задача у всех четырех революций была одна, потому что и французский средний класс, и наши бизнес и интеллигенция были своего рода колонией для «метрополий»: абсолютизма с клиром и дворянством и самодержавия с реакционерами из черносотенных партий.


Вожди якобинцев (сверху вниз): Жорж Дантон, Максимилиан Робеспьер, Жан-Поль Марат 
и Луи Сен-Жюст

Американцы и фламандцы блестяще решили свои политические задачи и на этом мудро остановились. Как было справедливо замечено, «хорошую революцию делают не голодные, а сытые, которых не покормили один-единственный раз». Фламандцы не требовали национализации ни крупной, ни средней собственности и не закрыли католические монастыри. Невозможно представить себе Тиля Уленшпигеля, который послал бы на эшафот Вильгельма Оранского, как это сделали с жирондистами и их лидером Роланом якобинцы во Франции. А у нас Ленин и его присные для начала подвергли проскрипциям и физически истребили не успевших бежать наших жирондистов — кадетов. Голос охлоса не был слышен ни в Америке, ни во Фландрии. От плантатора Вашингтона до минитменов-фермеров — колонисты не были бедны. Ленивые и трусливые искатели незаработанного хлеба не поплыли за океан. Да и во Фландрии протестантская этика не поощряла бездельников, и самым бедным деятелем фламандской революции был Тиль Уленшпигель, да и тот мог заработать живописью, когда хотел, а у Ламме Гудзака и вовсе водились деньжата.

Клятва третьего сословия

У французов нет оснований отмечать день взятия Бастилии. В ней уже никто не сидел, кроме пары-тройки фальшивомонетчиков. Хорошее дело — уничтожать символ деспотизма и танцевать на этом месте (ходишь вокруг зданий на Лубянке и слюнки глотаешь), но 14 июля на улицы Парижа впервые вырвался охлос. Впервые на пиках носили головы ни за что ни про что убитых коменданта Бастилии Делоне и его солдат (честно капитулировавших) и старшины парижских торговцев Флесселя. Впервые прозвучал зловещий клич: «Аристократов — на фонарь!» Потом еще будет вторая серия, хорошо знакомая нам по Октяб­рю: Tous les bourgeois, on les saut'ra! («Мы взорвем всех буржуев!») Французы могли бы праздновать 20 июня, день великой клятвы третьего сословия в зале для игры в мяч; день принятия Декларации прав человека или первой Конституции 1791 года.
Их Февраль длился до конца января 1793 года, до казни короля Людовика XVI, после чего страна низверглась в террор до конца июля 1794 года, до Термидора, до свержения и казни Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста, Леба и прочих якобинцев «в пыльных шлемах», мало чем отличавшихся от наших комиссаров. Робеспьер, холодный создатель и учредитель Зла, — это Ленин, но без его ловкости и макиавеллизма. Сен-Жюст — Дзержинский. Марат — Троцкий, но не полководец (к счастью для Франции). Комитет общественного спасения — типичная ВЧК.
Только не было у нас Дантона и Демулена, чтобы требовать прекращения террора; Бухарин на такое не потянул. И их Вандея не сдавалась до конца, в отличие от нашей Гражданской, уплывшей с белыми в Константинополь, то есть в Стамбул. И их средний класс напрягся и сбросил-таки Робеспьера и учредил Директорию. Их Октябрь длился полтора года, а наш — до 1953-го, а в мягкой форме — до 1991-го. Адские силы охлоса, вечно ищущего у них — «врагов нации», у нас — «врагов народа» и меняющего свободу на хлеб, не должны быть допущены в освященные мыслью и гражданским достоинством храмы революций, конституций и реформ.

ФОТО:
FOTOBANK.COM/GETTYIMAGES;
ALAMY/PHOTAS



×
Мы используем cookie-файлы, для сбора статистики.
Продолжая пользоваться сайтом, вы даете согласие на использование cookie-файлов.