Последний нарком

Последний нарком. На 98-м году жизни скончался Николай Байбаков — пожалуй, последняя символическая фигура советской эры. Все, что удалось сделать сталинскому нефтяному наркому и в чем провалился застойный председатель Госплана, произошло благодаря плановой экономике

Байбаков — один из немногих хозяйственных советских руководителей высокого ранга, который оставил опубликованные воспоминания и даже в последние годы жизни, несмотря на весьма преклонный возраст, давал многочисленные интервью. Некоторые сюжеты его биографии превратились в исторические анекдоты, застывшие апокрифы, вызывающие ассоциации исключительно с именем Николая Константиновича. Например, история о том, как Сталин поучал молодого, едва за 30, руководителя наркомата: «У наркома должны быть бичьи нервы и оптимизм». У Байбакова-пенсионера сложилась четкая система ценностей и координат, с основными принципами которой он знакомил каждого интервьюера: Сталину нельзя простить репрессий, но больше виноваты Каганович и Берия; стране нужна сталинская дисциплина, централизованное управление, но в сочетании с рыночными технологиями; нефть и газ нас кормили и кормят, но нужно заниматься отраслями глубокой переработки; самым лучшим руководителем был Алексей Косыгин.

Сталинская возгонка

Николай Байбаков при всей своей явной управленческой неординарности был типичным представителем советской инженерной, технократической номенклатуры — из тех, кого уже в другую эру, в 90-е, несколько иронически называли «прагматикамихозяйственниками». Как и многие из этого поколения руководителей, Байбаков — прежде всего узкий специалист в своей отрасли. В этом смысле он типичный советский министр, а также абсолютно типичный зампредседателя Совмина Косыгина (каждый из зампредов прошел прежде всего отраслевую школу). Еще отец Байбакова работал в Баку в компании «Братья Нобель», а сам Николай Константинович после окончания профильного бакинского вуза делал стремительную карьеру в «нефтянке». Управляющего трестом заметил Лазарь Каганович, который занимал пост наркома топливной промышленности. Хотя о самом Кагановиче его выдвиженец вспоминал скорее неприязненно — именно потому, что нарком ничего не смыслил в профессиональных вопросах.

Вскоре Байбаков был назначен начальником главка, выполнявшим задачу по разработке нефтяных промыслов так называемого Второго Баку, территорий между Волгой и Уралом: сталинской модернизации нужна была нефть, и еще в большей степени она нужна была сталинской армии. В 1940 году совершавший головокружительный карьерный взлет бакинский инженер-нефтяник оказался в кресле замнаркома и впервые поучаствовал в заседании, которое вел Сталин. Байбакову Сталин понравился прежде всего стилем ведения совещаний, но и замнаркома понравился корифею всех наук, с неофитским интересом погружавшемуся в проблемы топливных отраслей. Сосо видел в нефти и угле оружие, и в этом смысле В.В. Путин, который видит оружие в нефти и газе, — достойный продолжатель его стратегии.

Байбаков писал: «Я до сих пор не скрываю того, что был в числе тех, кто учился у Сталина, считая, что его ясный и решительный стиль должен быть присущ руководителям любого ранга. Где бы я ни работал при Сталине и после него, я, следуя его примеру, всегда в меру своих сил старался внимательно выслушать каждого, с кем работал, искать истину в сопоставлении различных мнений, добиваться искренности и прямоты каждого личного мнения».

Похоже на фрагменты из учебника по менеджменту — как будто речь идет о какомто другом Сталине. На самом деле товарищу Джугашвили нужны были технократы, особенно молодые и преданные. Поэтому он внимательно прислушивался к их мнению, уважая в них специалистов. Причем специалистов именно советских, представителей новой волны, не буржуазных спецов. Такими они ему нравились — и во многом именно потому в то время (не только по причине нескольких волн репрессий) совсем юные хозяйственники, прямо-таки в возрасте «чикагских мальчиков», делали фантастически скоростные карьеры. Байбаков — нарком в 33 года, Иван Тевосян, ставший прототипом министра в «Новом назначении» Александра Бека, — в 38. Алексей Косыгин — в неполные 35. И это скорее типичные карьеры эпохи сталинской модернизации.

К тому же молодые были более выносливыми — они могли работать без сна и без выходных. И даже в силу недостатка времени женились на работе, причем с наркомовской прямотой и жесткостью:

«…Мы стали встречаться. Как-то узнав об этом, Каганович сказал управляющему делами, чтобы он достал мне два билета в театр. После спектакля… я пригласил Клаву в ресторан и… сказал ей:

— Вот что, Клава. Нет у меня времени на ухаживания… И если я тебе нравлюсь — то вот моя рука…

— Можно мне подумать? — тихо спросила она.

— Можно. Даю тебе полчаса».

Что тут можно сказать? После разговоров со Сталиным любому молодому человеку ничего не стоило с кавалерийским нахрапом завоевать сердце девушки. Кстати, Байбаков и служил в кавалерии. А фотография любимого коня висела в домашнем кабинете. Дороже было только изображение Владимира Ильича.

Я не экономист

Судя по всему, Сталин был благодарен Байбакову за грандиозную эвакуацию оборудования и людей северокавказских нефтяных промыслов. Строго говоря, Байбаков, отвечавший за операцию, оставил гитлеровскую армию без надежных источников топлива. Разговор со Сталиным перед самой акцией тоже стал классикой жанра: «Товарищ Байбаков (Сталин произносил фамилию Николая Константиновича с ударением на втором слоге, а иногда казалось, что вождь на грузинский манер называет его «Байбако». — The New Times), Гитлер рвется на Кавказ… Имейте в виду, если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти — мы вас расстреляем… Но если вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит и мы останемся без горючего, мы вас тоже расстреляем». Байбаков выжил — и после этого его можно было назначать наркомом…

А вот председателем союзного Госплана Байбаков стал в первый раз не в 1965 году, когда он понадобился уже Брежневу и Косыгину, формировавшим команду будущего застоя, а за десять лет до этого. Хрущев выдвинул сталинского наркома в «свои» председатели Госплана. Тогда Байбаков, пытаясь отказаться, произнес ключевую фразу: «Я не экономист». Здесь самое место вспомнить советский анекдот про тетю Сару, которая не в пример Марксу была не просто экономистом, а старшим экономистом. Так вот, в отличие от персонажей этого анекдота, Николай Константинович четко чувствовал свой профессиональный потолок — он был отраслевиком. И сводить всесоюзные балансы не был готов. Но с другой стороны, после расстрела начальника Госплана Николая Вознесенского других экономистов в Стране Советов все равно не было. Да и откуда брались председатели Госпланов, как не из отраслей? Такая уж была экономика: в ней было больше мобилизации, больше административного ража, больше инженерных решений, чем собственно экономики. Байбаков как-то восхищался хозяйственным гением Сталина: на одном совещании молодой нарком негативно высказался о качестве труб, поставлявшихся металлургами нефтяникам. Чтобы выяснить, в чем дело, вызвали Тевосяна, министра металлургии. Тот заявил, что трубы плохие, потому что в них не хватает никеля. Значит, прозорливо заметил Сталин, надо не жалеть никеля при производстве труб. Каков, а?! Николаю Константиновичу и в голову не приходило, что на месте Сталина могла бы оказаться невидимая рука рынка, которая быстро добавила бы никеля в трубы, потому что никакие нефтяники в рыночной экономике плохие трубы просто не купили бы... Потом началась хрущевская перестройка управления, и Николай Константинович не то чтобы оказался в опале, но должности его менялись с калейдоскопической быстротой: из Госплана Союза в Госплан РСФСР, а затем вообще в региональные совнархозы, а потом в госкомитеты. И лишь в 1965-м Байбаков занял второй знаковый пост в своей карьере — из сталинских наркомов он превратился в один из символов брежневской экономики.

Косыгинский призыв

В здание планового центра советской экономики, бывшего Дома совета труда и обороны на Охотном Ряду, Байбаков въехал в 1965 году — как раз тогда, когда начиналась задуманная Алексеем Косыгиным экономическая реформа, предоставлявшая предприятиям большую хозяйственную самостоятельность. Едва ли Байбаков по своему складу был реформатором, но зато он точно состоялся как командный «игрок» — такова была его управленческая выучка. К тому же в Косыгине он видел родственную душу — отраслевой специалист, тоже сталинский нарком, прошедший не просто через суровые, но жуткие ситуации (самый большой ужас — быть любимчиком Сталина!), опытный хозяйственник.

Николаю Байбакову вместе с Алексеем Косыгиным предстояло пережить крушение реформы: система оказалась сильнее даже таких могущественных людей, как премьерминистр и его зам, отвечавший за планирование экономики и сведение ее балансов. Вместе они пережили и слабую попытку хотя бы что-то сделать с начинавшей стагнировать экономикой в самом конце 70-х, когда работала так называемая комиссия Кириллина, еще одного зама Косыгина. Владимира Кириллина сослали потом обратно в Академию наук, про попытку оздоровления экономики забыли, а Косыгин в 1980-м умер: ему так и не было суждено за полтора десятилетия правления реализовать свои замыслы. Байбаков доживал оставшиеся ему пять лет в Госплане, пока к власти в стране не пришел Горбачев. О бывшем сталинском наркоме новый лидер вспомнил лишь однажды на заседании Политбюро, да и то раздраженно: «Байбаков, бывало, поедет в тот же Вьетнам, по итогам поездки мы напринимаем решений, а потом не знаем, что с этим делать». Ну да, необеспеченные обязательства и планы были одной из самых главных характеристик командной экономики. Да и к определенному периоду максимум, что мог делать Байбаков по требованию Косыгина, — сводить план пятилетки так, чтобы производительность труда хотя бы чуть-чуть опережала рост зарплаты. Да и то показатели эти оставались только на бумаге в виде сугубо математического, счетного упражнения — недаром советская математическая школа в экономической науке была одной из самых сильных. Что, впрочем, не уберегло колосса на глиняных ногах — советскую экономику — от катастрофы. Математика здесь была бессильна. Впрочем, и сам Байбаков как-то в сердцах сказал про ученых-экономистов советской выучки: «...в то время наша экономическая наука ничего, кроме общих рассуждений о необходимости реорганизации управления народным хозяйством, не предлагала».

...Николай Константинович Байбаков остался в том — своем времени. Он 40 лет работал на самой вершине советской властной пирамиды, и не случайно его карьерный путь закончился ровно тогда, когда советский тип административно-политического устройства и экономики просто биологически исчерпал себя. А Байбаков прожил еще два десятилетия, оставаясь живым — и последним — символом советской эры.