Сорок пятый сезон Таганки и не пахнет старостью. Яростная молодость Мастера, вошедшего в энциклопедии и анналы, по-прежнему скрашивает врожденную усталость нашей интеллигенции и беспомощную старость так и не нашедшей дорогу к Храму страны. А автору «Замка» Кафке 125 лет, и он тоже не завял: пока есть Россия, Кафка будет актуален.
На этот раз программка спектакля снабжена двумя эссе Е. Соловьева: о Кафке и театре Любимова. Написано очень умно и красиво, но, по-моему, автор что-то не понял в истории театра грозного Юрия Любимова, который 45 лет говорит Власти: «Ужо тебе!» — но не бежит потом в ужасе и безумии, как бедный Евгений, а, наоборот, от Таганки и Юрия Петровича со звоном и скрежетом разбегаются Медные Всадники: сломя голову, со всех копыт. Сколько генсеков КПСС пережил Театр Любимова? Дай бог и этих, чекистских, переживет.
Я хожу на Таганку, как к причастию, хожу 42 года, с 16 лет, и очень хорошо помню сражения, выигранные Юрием Любимовым. Вот они с Брехтом в «Добром человеке из Сезуана» бросают в лицо рабской стране зонг: «Идут бараны и бьют в барабаны, кожу на них дают сами бараны». И до сих пор актуально, а спектакль все идет…
Вот Питер Вейс: «О том, как г-н Мокинпотт от своих несчастий избавился». Работу потерял, в тюрьму попал ни за что… Знако- мая история советского работяги. А почему? В голове у него оказались вырезки из советских газет, он верил официозу… По залу разлетались кусочки «Правды», «Труда», «Известий»…
Арестованные диссиденты иногда не выдерживали, отрекались, их показывали по телевизору — и Любимов ставит «Жизнь Галилея» об отрекшемся из страха перед костром и об уехавших и оставшихся на Западе: «Причина эмиграции — ученый…» КГБ вовсю конфискует книги, а у Любимова в «Мастере и Маргарите» Воланд провозглашает: «Рукописи не горят». И даже после Августа несло по сцене сухими листьями беспомощных, плывущих по течению Лару и Юрия Живаго, и с сарказмом звучало благоразумненькое: «Мы против властей не бунтуем!» — в «Театральном романе».
Кафка возник, когда судили Ходорковского: «Процесс» попал в спектакль «Суф(ф)ле». Убивающее правосудие, без суда, без причины, без вины, без апелляции, без закона… И вот мы приплелись к анонимной власти: власти, которая, по философу V в. до н.э. Лао Цзы, является наилучшей для тоталитаризма, власти, о которой народ ничего не знает, кроме того, что она есть, власти абсолютно непрозрачной, недостижимой. «Замок» пострашнее «Процесса». Людей уже перемололи в студень, в колбасный фарш.
Юрий Любимов так боится, что не поймут, не примерят на себя, что выходит к рампе, и звучат слова про тоталитаризм, про то, что Толстой сшит не на нас (о, этот его наив про честных капитанов Тушиных, идейных Левиных и возрожденных Пьеров Безуховых, миф о «Божьей земле» и спасении трудом!) На нас сшит Кафка. На сцене, в фойе, в стране полно пива и закуски, но изобилие пива не мешает фашизму, он и начался-то в пивной. Опять Лао Цзы: «Нужно сделать сердца людей пустыми, а желудки их — полными». Это будущее Германии, предсказанное умершим в 1924 году Кафкой, это наше настоящее. До власти, до Замка невозможно дойти (помните Венечку Ерофеева, который не мог в Москве дойти до Кремля?), но есть патологический страх и патологическое подчинение, а чиновники Замка, лощеные, европейские, ведут себя, как опричники, заказывая себе в гостиницу то Амалию, то Фриду. В конце концов землемер К. втягивается в рутину и становится подданным Замка и участником ритуала ночных допросов.
В нашей истории кончились улицы, которые вели к Храму. Все наши дороги вели нас к Замку.
