|
Первомайская демонстрация в Праге: надежда на «социализм с человеческим лицом» пока сохраняется40 лет назад в Кремле Леонид Брежнев произнес: «Мы социалистическую Чехословакию не отдадим». Это был приговор Пражской весне
4 мая 1968 года в Москву прилетела партийно-правительственная делегация Чехословакии. В Кремль «на ковер» к Леониду Брежневу были вызваны лидер КПЧ Александр Дубчек, глава правительства Олдржих Черник, председатель парламента Йозеф Смрковски, шеф словацких коммунистов Васил Биляк и другие. За исключением Биляка, все они принадлежали к числу реформаторов, с именем которых в их стране связывали перемены, принесенные Пражской весной. Принято считать, что попытка чехословацких коммунистов скрестить социализм и свободу была раздавлена советскими танками в августе 68-го. В действительности закат тех реформ начался раньше, весной, и решающим моментом здесь можно считать майский визит чехословацкого руководства в Москву. Ведь именно по его окончании, на заседании советского политбюро 6 мая, Брежнев произнес известную фразу: «Мы социалистическую Чехословакию не отдадим». Это означало одно: Дубчеку и его соратникам не позволят идти против воли «старшего брата».
Ползучая либерализация
|
Что же, собственно, так рассердило и напугало Кремль? Были ли реформы Пражской весны столь радикальны? Угрожали ли они «социалистическим завоеваниям» в Чехословакии и (об этом советские лидеры беспокоились прежде всего) союзным отношениям этой страны с ССР ? Сейчас на эти вопросы с большой долей уверенности можно дать отрицательный ответ. В 68-м, возможно, ситуация виделась иначе. То, что для чехословацких реформаторов было попыткой найти, как им казалось, утраченную суть подлинного, демократического социализма, их московским «опекунам» представлялось опасной ересью. Ведь история КПЧ и КПСС была неодинаковой, и Пражская весна явилась запоздалым и чуть более ярким вариантом той «оттепели», которую Советский Союз пережил при Хрущеве и от идеалов которой его преемники поспешили отказаться.
Первомай 1955 года был отмечен в Праге помпезным открытием памятника Сталину. Чехословакия была одной из самых «правоверных» стран соцлагеря. Такой она оставалась на протяжении почти всей хрущевской «оттепели», на которую консервативные пражские коммунистические вожди Антонин Запотоцки и Антонин Новотны смотрели с плохо скрываемым подозрением, хотя Новотны, малообразованный скучный аппа- ратчик, был выдвиженцем Хрущева. В конце концов он оказался не столь уж однозначной личностью. В 1962 году из центра Праги наконец убрали «очередь за мясом» — так горожане называли монумент Сталину (композиция изображала генералиссимуса во главе целой толпы рабочих, колхозниц, солдат и прочих представителей чехословацкого и советского народов). Дальше больше: 60-е стали эпохой расцвета чешского искусства, прихода нового поколения писателей, художников и режиссеров, чьи мысли и творчество не укладывались в постылые рамки соцреализма. Новотны кряхтел, ворчал, но терпел эту ползучую либерализацию.
Возможно, это его и сгубило. Новые веяния затронули и партию, которая давно перестала быть чисто пролетарской. Коммунистическая интеллигенция и молодое поколение аппаратчиков во главе с амбициозным Александром Дубчеком желали, чтобы «старики» уступили им место. Новотны встал на дыбы, но проиграл: в январе 1968 года его отстранили от обязанностей первого секретаря компартии (им стал Дубчек), а чуть позже убрали и с поста президента республики. Последнюю должность занял популярный генерал Людвик Свобода, в годы войны — командующий Чехословацким корпусом, сражавшимся на советско-германском фронте. Улыбчивый Дубчек вел себя неформально, седовласый импозантный Свобода внушал почтение. Оба быстро стали символами надежд на перемены. И перемены начались.
Блеск Шика
Идеи Пражской весны были изложены в «Программе действий КПЧ», которая была одобрена пленумом ЦК партии и должна была быть предложена очередному съезду. (Этого не случилось из-за августовской интервенции СССР и его союзников.) Современный чешский историк Петр Фиала говорит о про- грамме как об «интересном документе, который мог стать основой глубокой системной реформы». В ней подвергались критике чрезмерная централизация и бюрократизм, подчеркивалась специфика «чехословацкого пути к социализму», говорилось о необходимости демократизации и обеспечения гражданских свобод — при сохранении ведущей политической роли компартии. Все это во многом напоминает советские программные документы времен перестройки. Несколько смелее была экономическая программа реформаторов, команду разработчиков которой возглавил экономист Отто Шик, назначенный вицепремьером чехословацкого правительства. Она предполагала введение элементов рыночного хозяйства (при сохранении стратегического планирования), открытие чехословацкой экономики для международной конкуренции, расширение прав предприятий за счет снижения контрольных функций экономических министерств.
Учитывая, что в СССР в то время еще звучало эхо косыгинской экономической реформы, некоторые принципы которой были близки идеям Шика, вряд ли сами по себе предложения пражских реформаторов должны были вызвать большую настороженность Кремля. Но атмосфера, возникшая в чехословацком обществе в 1968 году, явно напугала Москву. Этот общественный подъем на грани эйфории слишком напоминал Венгрию 1956 года. Тем более что фактическая свобода прессы, поощряемая Дубчеком и его соратниками, привела к появлению публикаций, авторы которых задавались острыми, «крамольными» вопросами. Всё ли было правильно сделано в 1948 году, когда коммунисты пришли к власти в стране? Оправданно ли существование однопартийной системы? Если Чехословакия строит «социализм с человеческим лицом», значит ли это, что у социализма в СССР, в вечной дружбе с которым продолжали клясться Дубчек и его соратники, лицо нечеловеческое?
2000 слов
27 июня был опубликован манифест «Две тысячи слов», составленный писателем Люд- виком Вацуликом. В нем фактически содержалось требование к КПЧ: отказаться от монополии на власть, поделиться ею с обществом. Под манифестом поставили подписи сотни известных людей — общественные деятели, литераторы, ученые, артисты...
Лидеры партии уже не поспевали за переменами в обществе. Дубчек оказался между трех огней — большинством общества, требовавшим продолжения реформ, хмурящейся Москвой и консервативным крылом в собственном партийном руководстве. Он пытался наладить диалог, убедить всех — рабочих, аппаратчиков, интеллигенцию, Кремль — в том, что «социализм с человеческим лицом» возможен, что затеянные им реформы только улучшат облик того строя, искренним приверженцем которого он оставался... В Праге говорили о неформальной встрече руководства страны с группой известных интеллектуалов, состоявшейся в начале июля по инициативе премьер-министра Черника. Был там и молодой драматург Вацлав Гавел. Позднее он вспоминал о том, как, выпив для храбрости коньяку, подошел к Дубчеку, чтобы заверить его: «У нас в социализм верят практически все. Даже я, хоть мой отец был когда-то миллионером, и от возвращения к капитализму лично я мог бы только выиграть».
Трудно сказать, думал ли так Гавел на самом деле, но ясно, что в общественных дискуссиях в Чехословакии времен Пражской весны редко подвергались сомнению социалистические символы веры. Самые смелые говорили о возможности создания в стране еще одной партии или преобразования мелких партий, которые формально существовали в рамках возглавлявшегося коммунистами Национального фронта. Но эти альтернативные политические силы должны были быть не правее социал-демократии...
Если Гавел заверял Дубчека в том, что чехи верны социалистическим идеалам, то сам Дубчек пытался убедить в том же Брежнева. Сделать это было чем дальше, тем труднее. Майский визит в Москву обернулся фиаско. Чехословакия не получила от СССР кредит, на который рассчитывала для решения неотложных экономических проблем, а главное — пражским гостям не удалось развеять сомнения хозяев в своей способности удержать страну на том пути, который в Кремле считали единственно верным. Зато было принято важное решение: провести летом на территории Чехословакии крупномасштабные совместные воинские учения.
Доклад генерала Майорова
Военному фактору чехословацкого кризиса историки не всегда уделяют должное внимание. Между тем для СССР он был очень важен. Москва давно добивалась размещения в Чехословакии советских войск, как в ГДР, Польше или Венгрии. Это позволило бы ей полностью контролировать территорию, граничащую с западными странами — потенциальный театр военных действий. Сообщения советских инспекторов о «пагубном» влиянии реформ на чехословацкую армию подливали масла в огонь. Вот что докладывал в конце июня 1968 года генерал Александр Майоров (после августовского вторжения — первый командующий размещенной в Чехословакии Центральной группы советских войск) о поездке в вертолетный полк Оломоуцкой авиадивизии: «Многие офицеры этой части понимают под демократизацией возможность говорить и писать что хочешь. Большинство офицеров... выразили удовлетворение изменениями в стране... Процесс т.н. «демократизации» привел к ухудшению воинской дисциплины. Командир полка... заявил, что для него неважна дисциплина в казарме, главное — как летают летчики. Политической наглядной агитации в полку нет. А в кабинете командира висит фотография обнаженной женщины». Таким безобразиям следовало положить конец как можно скорее.
В начале лета план вторжения — при активном содействии консервативных руководителей Польши, ГДР, Болгарии и отчасти Венгрии — был в основных чертах разработан. Пражских реформаторов «обрабатывали» до августа, тем временем готовя в руководстве КПЧ группу «верных», к которым должна была перейти власть после оккупации Чехословакии дружественными армиями. Дубчек пытался добиться того, чтобы ему позволили провести съезд партии, на котором он рассчитывал получить дополнительную легитимацию своих реформ. Брежнев, однако, разгадал его маневр. Войска были введены раньше, чем собрался съезд. Очевидцы рассказывали, что, когда в ночь на 21 августа 1968 года Дубчеку доложили о том, что на аэродроме в Праге высаживаются советские десантники, тот лишь смог со слезами на глазах произнести: «Что же они делают?! Я всю жизнь посвятил дружбе с Советским Союзом. Это трагедия...». Трагический конец Пражской весны придал ей в глазах чехов и словаков ореол несбывшейся надежды. Трудно судить, чем обернулись бы эти реформы, получи они продолжение.
Опыт более поздних «перестроечных» перемен в СССР говорит, что социалистическая система советского типа реформированию не поддавалась. С другой стороны, венгерский «гуляшный социализм» обеспечил этой стране благополучное по меркам соцлагеря существование и достаточно плавный переход к капитализму. Однако в отличие от Александра Дубчека лидер венгерских коммунистов Янош Кадар проводил свои реформы уже после того, как освободительное движение 1956 года было подавлено советскими войсками. По кадаровскому пути, вероятно, имел возможность пойти Густав Гусак, сменивший Дубчека во главе КПЧ, но он предпочел, выражаясь партийным жаргоном тех лет, «нормализовать» ситуацию и забыть о реформах.
