Фильм Лунгина замечателен уже тем, что в нем сыграл свою последнюю серьезную и очень хорошую роль — противника опричнины митрополита Филиппа — Олег Янковский. Хорош и Петр Мамонов в роли Ивана Грозного. Чести открыть фестиваль фильм удостоился еще и потому, что Павел Лунгин в этот раз — президент жюри. При всех очевидных достоинствах «Царь» — редкостный, а пожалуй что и невиданный идеологический монстр.
«Царь», если снять хоть ложкой, хоть рубанком его верхний слой, фильм об ужасе и грехе бесконтрольного абсолютизма. О том, что неограниченная власть развращает ее обладателя, психологически коверкает, а затем сводит с ума. Заставляет измышлять заговоры, ссылать, мучить, пытать, казнить.
Лунгин наверняка замышлял картину как актуальную для дня сегодняшнего. Возможно, желал намекнуть современным властям предержащим, что надо знать меру и не зарываться, иначе народу, стране, им самим — всем только хуже станет.
Народ безмолвствует
Выискивать в «Царе» прогрессивную актуальность заставляют и отдельные находки. Их немного. Кто их автор: Лунгин или сценарист фильма модный писатель Алексей Иванов (создатель «Сердца Пармы», «Золота бунта», etc.) — судить не можем.
Одна из находок — финал фильма, являющийся вариацией на тему знаменитой итоговой ремарки пушкинского «Бориса Годунова». Грозный так старательно зачищает в фильме врагов, что в итоге, позвав народ на празднество, никого не обнаруживает. Народ тщательно защищен от самого себя и зачищен ради собственного блага. Грозный грозно вопрошает: «Где мой народ?» Народ безмолвствует.
Другая находка — эпизод с травлей «врагов народа» голодным медведем, в этаком цирке на потеху публике. Эпизод вписывается в жестокий контекст современного артистического кинематографа, в том числе продемонстрированного последним Каннским фестивалем. При этом ничего надуманного: есть легенда, будто Грозный и впрямь желал затравить митрополита Филиппа разъяренным косолапым символом России (который, правда, заодно и символ Берлинского кинофестиваля).
Слуга двух господ
Но чем внимательнее вглядываешься в «Царя», тем настойчивее ощущение, что перед тобой небывалый пример антитоталитарного фильма, который по своей сути не просто консервативен, а реакционен.
Он консервативен даже по форме, что, вероятно, концептуальный жест со стороны Лунгина. Такого старомодного кино мы давно не видели: ужасающая ряженая массовка, отчаянно банальная пафосная закадровая музыка. Но суть — важнее.
Фильм, вроде бы направленный против беспредельного абсолютизма, не видит в России иной силы, кроме абсолютной власти (только мудрой). Никакого гражданского общества, никакого светского сопротивления в «Царе» нет. Храбрейшие князья-воеводы, отправленные в застенки по оговору, моментально начинают рыдать и каяться. Никаких географических островков демократии в виде Великого Новгорода, который в то время оказывал сопротивление Москве. Никаких светских князей-оппозиционеров уровня Курбского-Морозова-Серебряного (в данном контексте неважно, кто из упомянутых персонажей реальный, а кто — литературный). Народ в «Царе» и вовсе толпа: напуганная, раболепная.
«Нам нужна крепкая власть, —невольно, а скорее вольно утверждает фильм, —но не забывающая о справедливости. Пороть бестолковый народ, безусловно, надо, он того заслуживает, но только по делу».
Помочь власти не забывать о справедливости способна, по фильму, только вторая главная российская сила — Церковь. Которая, собственно, и есть совесть России. Ни один фильм в истории страны, даже дореволюционной, не превозносил Церковь так, как превозносит ее «Царь». Церковь того, несомненно, заслуживает. Проблема, однако, в том, что фильм в своем восхвалении Церкви переходит все исторические границы. Например, демонстрирует подвиг монахов, готовых пойти на муку сожжения опричниками (так вообще-то сгорали раскольники) ради того, чтобы по-христиански похоронить опального экс-митрополита Филиппа. Тогда как в реальности Филиппа похоронили по-божески, а впоследствии перенесли его мощи в Москву, где они покоятся в серебряной раке в Успенском соборе Кремля.
В конечном счете «Царь» не то чтобы даже «за веру, царя и Отечество», а за веру и царя (но хорошего), которые только и способны совместно совладать с нашим неразумным, вечно сыновним Отечеством. «Царь» порождает этакого нового двуглавого орла России,
головы которого — официальная власть и Церковь. Возможно, Лунгин хотел своим фильмом дать намек современной Церкви, что она должна вести себя с набирающей абсолютный вес властью, как Филипп вел себя с Грозным: говорить ей правду в глаза, а не подстраиваться и не лебезить. Но все либеральные трактовки «Царя» пасуют перед одним-единственным, но убийственным обстоятельством: фильм очевидно встроен в строгие нормы официальной российской контрпропаганды.
Что главное в этой контрпропаганде? Что Запад против нас. Кругом враги. Как у Ирана. Как у Северной Кореи. И вот вам ударный момент фильма «Царь». В какой-то момент некий человек изобретает варварские механизмы, которые позволят поставить пытки и казни на поток — без участия быстро устающих палачей. Знаете, кто изобрел эти механизмы? Иностранец! С Запада! Зовут его Генрих Штаден.
Для кого-то знакомое имя, правда? Не случайно. Нам опять врут, выдают вранье за реальную историю. Ведь существовал Генрих фон Штаден, в реальной истории больше отметившийся как продавец пушнины, автор воспоминаний об эпохе Грозного, опубликованных в XX веке под названием «Записки о Московии». Изображает Генриха Штадена (без всякого «фон») наш всероссийский финн Вилле Хаапсало. Вилле, неужели вам не все равно, как ваше слово в массах отзовется? Неужели не все равно, что эти массы будут считать европейца врагом?
Фото Никиты Павлова