Опасное наследство. Гигантская машина советского военно-промышленного комплекса оказалась страшным оружием. Только сейчас, когда началась серьезная военная реформа, весь груз этого кошмара мы начинаем осознавать. Впрочем, со многими похожими проблемами сталкивались после окончания «холодной войны» и США, и Германия. Что можно было сделать в России, что не сделали и чем это грозит — выяснял The New Times
Реформы российской оборонки — и промышленности, и армии — были абсолютно необходимы. И первым правильным шагом стало то, что начали наконец считать деньги — в советские времена это было не принято, на оборонку легко выделялось около четверти ВВП. Но собственно структурное реформирование армии и ОПК (оборонно-промышленный комплекс), без которого экономия теряет смысл, было начато без плана, без стратегии, без подготовки. Непосредственно на реформу армии, заявленную министром обороны Анатолием Сердюковым еще в 2008 году, толком не нашлось ни времени, ни денег — министр сразу объявил, что она проводится без увеличения военного бюджета. На перевооружение деньги начали выделять только в конце 2010 года. Сократить, урезать, расформировать — такова общая методика в отсутствие продуманной программы действий. В итоге в конструкции военной машины возникли опасные перекосы.
Тяжкий груз запаса
Так, решение о ликвидации частей сокращенного состава (так называемых кадрированных) привело к ускоренному расформированию сотен полков и дивизий — в итоге в Сухопутных войсках из 1890 частей осталось 172. Следствием стали закрытие сотен военных баз и срочный вывоз на остающиеся арсеналы боеприпасов, количество которых невозможно оценить даже приблизительно, а качество нельзя признать даже минимально удовлетворительным. Ведь сроки хранения значительной части «неприкосновенного запаса» вышли еще в советское время. При этом Сердюков не предложил никакого решения вопроса грандиозного наследия советского ВПК, которое и сейчас мертвым грузом висит на армии.
Не выдерживает критики и решение о сохранении общей численности ВС на уровне 1 млн человек при сокращении срока призывной службы до года — оно привело к росту объема призыва, критерию «годен» стали отвечать все — от наркоманов до аспирантов. Риск новой эскалации дедовщины был неотвратим — никаких контрмер изобрести не удалось.
Последствия реформы — резкое увеличение риска аварий и катастроф, что, впрочем, мы и наблюдаем в последнее время при запусках ракеты «Булава» и спутников ГЛОНАСС, при взрывах на арсеналах, — какое там еще следующее «непредвиденное» ЧП нам уготовано?
Пока взрыв не грянет
Предвидеть новые ЧП не в состоянии никто. Военные молчат до последнего, а экспертам попросту не на чем строить предположения. В России не существует никакой надежной информации о структуре хранения и утилизации боеприпасов — она попросту недоступна. Какие арсеналы закрываются, какие остаются, какие давно уже существуют только на бумаге, мы узнаем, лишь когда что-нибудь взрывается: оказывается, был такой-то арсенал с таким-то номером. А до взрыва эта информация оставалась секретной. Российский военный бюджет состоит из одних закрытых статей. И даже парламентские комитеты, которые этим занимаются, получают крайне поверхностные данные.
Наши генералы считали: ничего страшного с боеприпасами, у которых выходят или уже вышли сроки годности, произойти не может — пусть полежат. Военная верхушка так рассуждала и в 1990-х годах, и в 2000-х. Огромные риски стали очевидны вместе с началом последних реформ, когда пришлось уплотнять лимиты вместимости складов и арсеналов за счет боезапасов упраздненных частей. Ситуацию усугубило и решение руководства Минобороны о радикальном сокращении «прослойки» прапорщиков при одновременном сокращении числа контрактников, фактически была отложена и работа над созданием корпуса профессиональных сержантов. Следствием всего этого стало резкое снижение числа технических специалистов, в том числе по обслуживанию военных складов.
Проблема излишков
Российское Минобороны никак не может (или не хочет?) понять главного: самостоятельно, без содействия и контроля других государственных и гражданских структур, разгрести огромное по объему наследние советского ВПК, на который работало в совокупности до 75% экономики, оно не в состоянии. Чем дальше разбираешься с этим наследием, тем невероятнее оно выглядит. До сих пор лежит тушенка 1940—1944 годов, а на складах можно встретить мины довоенного образца. В середине 1980-х парки законсервированных танков 40–50-х годов занимали сотни гектаров только на европейской части СССР.
А между тем с проблемой излишков военной техники, боеприпасов и необходимостью срочной конверсии раздутого ВПК сталкивались не только мы, но и наш «потенциальный противник». Сталкивались — и находили пути решения. Например, в 1990 году, на излете «холодной войны», в авиакосмическом секторе ВПК США, согласно публиковавшимся данным, были заняты 1,35 млн человек. В течение трех последующих лет 300 тыс. из них были уволены. Один только концерн Rockwell, специализировавшийся на ракетах-носителях и бомбардировщиках, уволил половину из 123 тыс. своих работников. Оборот крупнейшего поставщика Пентагона — концерна General Dynamics за три года — с 1991 по 1994 год — упал на 70%. Объемы закупок армией США вооружений в начале 1990-х по сравнению с 1980 годами упали вдвое. Все понятно, наступило переломное время.
Но Пентагон не стал терять его даром. Времена изменились: зарабатывайте сами, мощных госзакупок больше не будет — таков был смысл месседжа боссам ВПК. И те начали играть на биржах, заключать самостоятельные сделки, покупать и продавать акции. Начались мощные перемещения капиталов. В итоге ВПК удалось изыскать средства для решения не только производственных, но и социальных программ. А функции по складированию и утилизации арсеналов Пентагон и вовсе передал гражданским фирмам.
Та же система по сей день действует в НАТО, в процессе расширения которого на Восток происходило «дружественное поглощение» военных ресурсов национальных армий новых стран-членов. В начале 90-х ВПК Западной Германии успешно провел в жизнь программу конверсии и перевода примерно 70 заводов ВПК экс-ГДР на рыночные принципы. А гэдээровскую технику и боеприпасы либо распродавали по демпинговым ценам, либо просто дарили. В конце 1990-х, когда первые страны — кандидаты в члены НАТО (Польша, Венгрия и Чехия) уже сами были вполне рыночными, был подобран другой принцип — частичного перепрофилирования. При этом процесс шел под финансовым контролем парламентов стран альянса — никакой закрытости.
Новые риски
Сейчас реформа российской армии переживает кульминационный момент. Масштаб проблем значительно превышает тот, что лично министр обороны Сердюков готов признать. Процесс сокращения ВС набрал собственную динамику, и министр не в состоянии его остановить. Возникают новые риски, включая риск массовых протестов военнослужщих. Уровень недовольства лично министром и его реформами среди офицеров высок как никогда. Это неудивительно. Решение о сокращении офицерского корпуса с 350 до 150 тыс. человек деморализовало командный состав. Попытка компенсировать дисбаланс посредством прекращения приема курсантов в военные училища чревата риском резкого дефицита младшего командного состава в 2013–2015 годах. А озвученное министром примерно месяц назад решение об обратном зачислении 70 тыс. офицеров — на должности во вновь создаваемое командование Военно-космических войск (кстати, почему 70 тыс., а не 5? Возникает ощущение, что цифра просто взята с потолка, никаких конкретных ее обоснований не представлено) — нисколько не уменьшило риска политизации озлобленной армии. До какого конкретно уровня вырос протестный потенциал в Вооруженных силах, мы узнаем очень скоро, уже на ближайших парламентских и президентских выборах. Время, когда армия была надежной машиной, в том числе и для голосования, безвозвратно ушло.
Tweet