Девятого июля — юбилей Лии Ахеджаковой. Накануне своего дня рождения актриса встретилась с обозревателем The New Times
Лия Меджидовна, вы нередко комментируете в прессе политические и общественные события. Что заставляет вас высказывать свои политические убеждения, в то время как многие предпочитают просто не вмешиваться в эту область?
Это не политические убеждения. Это убеждения, входящие в нашу профессию: сочувствие, неприятие несправедливости. А политика меня абсолютно не волнует. У меня даже есть подозрение, что она всегда нехорошая. Всегда грязная, всегда опасная. Можно во что-нибудь вляпаться нехорошее: когда думаешь, что ты выступаешь за дело, которое должно защищать интересы людей, а потом оказывается, что ты просто поучаствовал в чужой игре… Поэтому о политике я не говорю.
Но вы же часто высказываетесь — по поводу выборов в Думу, например.
Про эти выборы уже много сказано, не хочется больше. Особенно после того, как нам показали процедуру выборов в Америке. Голосовать больше не пойду. Тем более что теперь не знаешь, кому достанется твой «голос, вопиющий в пустыне». Я радуюсь нашим ошеломительным победам в футболе — это было красиво, честно и очевидно. Только странно одно: почему нет общенациональной эйфории по поводу таких же очевидных, блистательных побед нашей культуры? Ну разве что Билан как национальная победа над Европой. У нас есть потребность гордиться собой, верить в свое предназначение, в богоизбранность своего народа, но иногда, по традиции, это увязано с оплевыванием других, скажем, американцев с их подлым ЦРУ, которое всегда виновато во всех наших бедах, и еще с гневным осуждением чужих президентов. Помноженное на крайнюю агрессию это дает гремучую смесь. Но понять это можно: история у нас слишком страшная, способная разрушить ментальность самого мирного народа.
Страхи поколения
Как вы думаете, сейчас страха в обществе стало больше, чем раньше?
Вообще, страхов слишком много оказалось в жизни моего поколения. Книжки ночью, запершись на все засовы, занавесив окна, лихорадочно читать. Всех вокруг подозревать в стукачестве. «Это не телефонный разговор...» Забыли? К сожалению, не удается забыть. А вечный страх перед начальником, а наша медицина? А Аня Политковская, а Щекочихин, а Наташа Морарь, а Ходорковский, а гнусная история с Алексаняном... А нищая старость? Забоишься тут.
Раньше подобные страхи у вас были?
Были, есть и, боюсь, будут.
Вечное холуйство
Говорят, что художники делятся на два типа: один хочет изменить с помощью творчества что-то в себе, а другой — в окружающем мире. Вы бы к какому типу себя отнесли?
Ничего, кроме себя, и то с большим трудом, изменить в окружающем мире я не могу. И не собираюсь. Мне кажется, это невозможно. Только Господь Бог может что-то изменить. Например, рабство — неискоренимо… И никакими гениальными спектаклями, никакими произведениями искусства его выбить невозможно. Каждый должен из себя раба выдавливать. Но почти никто не собирается этого делать…
Вы говорите о человеческой природе вообще или конкретно о наших соотечественниках?
Я о других странах не могу говорить, я не так хорошо их знаю. Но я очень хорошо знаю Россию. Я столько ездила по нашей стране… И когда театры перестали на гастроли ездить, я огорчилась. Но поскольку есть несколько спектаклей, которые я играю не в «Современнике», я выезжаю с ними. Не устаю удивляться, как многолики проявления рабства. Например, вечное холуйство. Сталинизм, опрокинувший целые народы в рабство, до сих пор жив, здравствует и даже пускает свежие росточки. Поди, вытрави этого раба по каплям — он как злокачественная опухоль. А молодые, крепкие фашисты, забивающие до смерти юношей с другим цветом кожи или просто говорящих на другом языке? Это уже не раб — это варвар.
Светлые люди
Страна, которая открывается перед вами во время гастролей, — какая?
Изменения колоссальные. Появились новые изумительные театральные помещения. Строят храмы, роскошные дворцы культуры, новая архитектура. Это в больших городах и там, где нефть и газ. Но очень много нищенства, чиновничьего беспредела, зверского рейдерства, бесправия человека перед государственной машиной. Много светлых людей в стране. Даже неожиданно много. В какую далекую провинцию ни заедешь, обязательно там есть образованные, светлые люди. Мы когда-то с Васей Лановым поехали по приглашению на день города Новокузнецка. Привезли нас в какую-то деревню. Мы выступили, а потом для нас устроили банкет — грибы соленые, картошечка, самогон. Подходит ко мне женщина в белом платочке, учительница, она была на нашем концерте. Говорит: «Лия Меджидовна, у вас есть пять минут? Во-первых, вот вам сметана, и Василия Семеновича тоже покормите… А во-вторых, я хотела узнать, вы в последней «Литературной газете» статью Померанца читали?» Я говорю: «Как ни странно, читала». Тогда это была хорошая газета, где печатались лучшие умы России. И мы обсуждали с ней потрясающую статью Григория Померанца. В любой провинции можно встретить единомышленников и более образованных людей, чем ты сам. Людей, которые живут культурой, которые знают, что происходит в искусстве, философии, литературе. Меня поразила эта учительница. До сих пор ее помню.
Появились новые имена в литературе, театре, кинематографе. На днях в театре Васильева посмотрела спектакль Димы Крымова «Демон. Вид сверху». Ошеломляющее впечатление. Мощные метафоры, достигаемые простыми средствами. Играют студенты и молодые талантливые артисты, вызывающие эмоции, которые по плечу великим актерам. Я думаю, папа с мамой — Анатолий Эфрос и Наталья Крымова — были бы счастливы увидеть такой спектакль сына. Не могу не вспомнить театр Николая Коляды в Екатеринбурге — «Гамлет», «Женитьбу», «Короля Лира», «Амиго»... Живой русский театр. Уважаю. Горжусь. Восхищаюсь.
А вы могли бы отказаться от наработанного годами опыта и поучаствовать в театральном эксперименте?
С огромным удовольствием, если я доверяю режиссеру. Но есть экперименты, которые мне противопоказаны. Однако они должны быть. Это поиск своего театрального языка. И слава богу, что это стало возможным. Прекрасно, что появились театральные фестивали NET и «Территория». Появился огромный спектр возможностей и средств выразительности в театре: Херманис, Лепаж, Серебренников, Черняков, Дима Крымов, Костя Богомолов...
Если бы была возможность что-то поменять в прошлом, что бы вы изменили?
К сожалению, такой возможности у меня нет.
Вы полагаете, что крупных побед за вами не числится?
В основном маленькие победы над собой, над недоверием к себе и своим актерским возможностям. Нельзя было мельтешить, сниматься где попало. Знать бы, что впереди будут Петрушевская («Квартира Коломбины»), потрясающие партнеры, режиссеры — будет Рязанов, Серебренников, Валерий Фокин, Владимир Фокин, Коля Коляда... И вообще — «Современник». Можно было бы потерпеть, победствовать.
Смирение — в работе
Кино со своим участием смотрите?
С трудом! Я не могу себя видеть на экране. Потом смиряюсь, понимая, что вот эту сцену недотянула, эту хорошо сыграла, эту промямлила.
То есть никогда не хотелось крикнуть что-то вроде знаменитого «Ай да Пушкин...»
Повода не было так восклицать.
А с самого начала профессионального пути было так?
Я много лет сомневалась в том, что правильно выбрала профессию. Поверила в себя, когда сыграла в спектакле «Квартира Коломбины » у Романа Виктюка.
Уже были роли в кино, известность, а уверенности в своих силах не было?
Да, не было ничего такого, чтобы я могла в себя поверить. А вот этот чудесный спектакль принес мне уверенность, что я своей профессией занимаюсь.
Какое влияние оказали на вас родители?
Папа был режиссером, мама — актрисой. Театр — это наследственное. Они работали в провинциальном театре, который жил очень трудной жизнью, они мне и привили смиренное служение театру. У меня нет проявлений актерского высокомерия: на этой площадке играть не буду, для этих зрителей не стану… Я могу играть в глухой провинции, играть для двух рядов зрителей. У меня ментальность провинциальной рабочей лошадки. Это, конечно, от родителей, из детства.
Разве некоторый гонор не входит в арсенал того, что принято называть актерским достоинством?
Мой гонор выражается только в том, что я не хочу много мелькать на экране и на сцене, мелькать по мелочам. Но если предлагают маленькую роль, в которой заложено богатое содержание, где есть возможность сыграть судьбу, — это один разговор. А когда нужно выйти на сцену или сняться в фильме только для того, чтобы посмешить, у меня все внутри протестует. Но это не гонор, а актерское достоинство.
Конфликты были с режиссерами?
Да.
А как же смирение?
Смирение — в работе. Доверься режиссеру абсолютно. А когда тебя по мелочам начинают пользовать, вот буквально — пользовать, я протестую. В театре ничего не ждет Какими будут ваши следующие шаги в театре и кино? Ждать времени уже не осталось. Но все равно надо ждать.
Галина Волчек предлагает новые роли?
Нет. Ведь театр надо строить на молодежи. А в «Современнике» сейчас очень сильная молодежь. Боюсь, что меня уже ничего в нашем театре не ждет.
У каждого человека есть воспоминания, от которых ему становится теплее...
Я не склонна жить воспоминаниями. Я ищу утешения в том, что есть, а не в том, что было. Если все время обращаться в прошлое — это больно.
Потому что это больше не вернется?
Да, поэтому.
Вы сожалели, что у вас нет возможности ничего изменить в своем прошлом. А что вам хочется оставить неизменным: встречи, события?
Мой дом. «Современник» бы оставила, Рязанова, Виктюка, обязательно Серебренникова, партнеров своих любимых: Аллу Покровскую, Валю Гафта, Игоря Квашу, Мишу Жигалова, Богдана Ступку, Витю Гвоздицкого, Гаррика Леонтьева... Мои любимые спектакли. Моих любимых друзей и подруг, мою семью. Это все я бы сохранила.
Уже немало.
Да, конечно. Все дурное — сама, все хорошее — Бог послал.