Так назывался знаменитый фильм кинодокументалиста Юриса Подниекса, вышедший в перестройку. Это было время, когда поднимался железный занавес, открывались ворота советского лагеря, и молодые люди плохо понимали, что им делать со свободой, которой не было у их родителей. Сейчас, когда история попятилась назад, этот вопрос очевидным образом возник вновь. Только теперь: как жить, когда пространство свободы сужается, и выбор — между конформизмом кремлевских лагерей и вполне серьезной зоной?
В воспитателях самого разного пошиба недостатка нет: что ни партия — то свое молодежное движение (стр.5). Власть опасается молодежи и тщится ее приручить, общество заинтересовано в воспитании молодежи. Но: где кончается воспитание и начинается дрессировка (стр.10)? Кремлевские идеологи создают искусственные образования, вооружая их «черно-белой» идеологией «наши» — «враги» и не понимая, что в какой-то момент эта толпа с одномерным мышлением может повернуться против них (стр.6). А рядом — масса молодых людей, которых не слышат. Одни ради того, чтобы их услышали, готовы идти в лагеря (стр.17). Другие стремятся покинуть социум, уходят в философию — «смерть не хуже жизни», и вот уже этих неформалов — эмо и готов — софоклы из Госдумы причисляют чуть ли не к главным страшилкам Отечества (стр.20). Никто, включая саму молодежь, не заинтересован во фронде и бунте, но фрондеры и бунтари существуют. Чего они хотят? Свободы? Справедливости? Тогда почему справедливости и свободы не хотят конформисты? И куда подевались те, кто еще три года назад собирал митинги и проповедовал идеалы демократии (стр.14)? Или дети, выросшие в девяностые, оперируют совсем другой системой понятий? The New Times пытается разобраться.