В Люксембургском саду, прямо у центрального фонтана, снимали кино. Французский понимать было необязательно: камера, мотор, начали! Рыжая маленькая мадемуазель и длинный обаятельный парень играли сцену любовного свидания. Играли, на мой вкус, на троечку. Мне было с чем сравнить…

Самая красивая пара полулежала на травке на Пляс де Вош (той самой, которая «попрежнему квадратна») — нежные, молодые и красивые, как с иллюстрации… И подошла к ним с просьбой дать покурить противная бомжиха. Мне и со скамейки было слышно, что пахнет она не шанелью.

Ну, думаю, сейчас они погонят ее пинками.

Фратерните

Нет — приподнялись, по ее просьбе поделились спичками, отсыпали горсть табака. Страшно сказать: сограждане… Фратерните, однако!

Конечно, не всегда фратернитэ. Один месье в переходе метро, выскочив из-за угла, заехал мне локтем под дых и сам же еще крикнул что-то: мол, не стой на дороге. Пользуясь тем, что нахожусь в Париже, я крикнул вослед месье несколько родных нефильтрованных слов. Ну, полегчало, конечно: русский язык лечит.

Однако ж возвращаясь к теме фратерните, то бишь братства, — этот дух там жив! …

У кафе «Мистраль» стоял старый клошар с лицом репинского бурлака. Очень серьезный был у дедушки взгляд, с большой социальной претензией. Стоял, сурово смотрел на официанта, годящегося во внуки, и что-то бурчал. Официант в рыло ему не давал, а раз за разом вежливо просил отойти от входа.

Через пару минут навстречу дедушке-клошару поднялась сидевшая в кафе мадам и выдала ему три сигареты — он принял их без благодарности, как должное.

Потом он исчез с глаз. А когда спустя пять минут я покидал кафе, оказалось — дедушка-клошар лежит тут же, за углом, и кочумает чуть ли не головой на проезжей части, а вокруг собирается толпа, и какой-то мужчина вполне зажиточного вида выговаривает полицейскому, который, видимо, не слишком нежно с упавшим обращался.

Уж не знаю, что там на самом деле произошло, но бросалось в глаза: рядовой парижанин не боялся полицейского, а ровно наоборот: немолодой ажан (с положительным лицом рабочего-путиловца из советского кино) не то чтобы оправдывался, но объяснялся с обступившими его недовольными парижанами… И ежу было понятно: если у кого-то в этой ситуации могли случиться неприятности, то именно и только у полицейского.

Прошу, что называется, экстраполировать сценку на нашего мента и наших прохожих, которые, забыв про свои дела, остановятся и начнут выговаривать менту за плохое обращение с отечественным бомжом…

Представили? Вот и я про то же.

Либерте

Продолжая тему экстраполяции. Так получилось, что прилетел я в Париж как раз в главный французский праздник. А празднуют они, вы не поверите, не какую-нибудь из побед Наполеона (в честь которых можно уставить красными числами весь календарь), а годовщину разрушения своей собственной тюрьмы.

Либерте, однако!

Наши внуки, надеюсь, будут вот так вот праздновать день сноса Лубянки… И мне бы очень хотелось, чтобы праздновали они его — именно так.

Говоря прямо, по результатам народных гуляний в Париже было не засрано. Не видел я битых бутылок, брошенных банок, пьяной блевотины, заплеванных тротуаров, зассанных стен. Желающие сравнить — велкам в Пушкинский сквер, а если кто совсем смелый, прошу пройтись вечером по Чистопрудному бульвару…

А еще — посреди этого чистого города и по преимуществу приветливых людей без признаков вырождения на лицах я не слышал криков о великой Франции и призывов «Франция, вперед!» И признаюсь: три этих отсутствия — засранности на улицах, вырождения на лицах и истерических криков о собственном величии — кажутся мне накрепко связанными одной причинноследственной связью.

Великая страна не нуждается в горлопанах. То есть они, разумеется, есть и тут, но, очевидно, не составляют критической массы. Франция — великая, как говорится, по факту и давно это про себя знает.

Париж живет без особенной неврастении по поводу своего места в мировом процессе. Чего зря поднимать пыль? Тут жил Дидро, тут похоронен Декарт, отсюда бежал Кальвин, здесь казнил Робеспьер, здесь казнили Робеспьера, тут писал Хемингуэй, за соседним столиком ужинал Пикассо, а площадь назвали, однако ж, именем Сартра… Что поделать, свой. Но и среди своих конкуренция нешуточная!

Впрочем, величие нации достигается различными способами.

Пять минут пешочком от Латинского квартала — и вот тебе уже фонтан с мраморными львами (вечный имперский антураж), а рядом на стене — доска в память о погибших в имперских войнах Франции в XX веке — в Северной Африке и еще раньше в Индокитае. В том числе, поименно, погибших граждан шестого аррондисмана Парижа!

Все это располагается на улице, что интересно, Бонапарта… Слышат ли этот парадокс сами парижане? Полагаю, те, кто вешал здесь эти мемориальные доски, слышали парадокс прекрасно. И в самой поименности перечисления погибших в этих войнах (за величие Франции, так сказать, по версии Бонапарта) мне видится некоторый твердо усвоенный урок из предмета «история».

Ибо все мы — либо безымянная грязь под имперским сапогом, либо поименные жители всевозможных округов Земли… Шестого ли парижского, Петроградской ли стороны, какого-нибудь Гринич-виллиджа… Безымянных легко пустить в распыл под крики о величии Родины. Те, которые с именами, заставляют хотя бы задуматься оставшихся.

И если бы мы однажды посчитали своих павших не с точностью плюс-минус семь «военных» миллионов или плюс-минус двадцать миллионов «гулаговских», если бы наши города и веси были завешаны вот такими поименными табличками, — глядишь, меньше бы тянуло орать «Россия, вперед», больше бы думали головой…

Эгалите

Впрочем, вернемся в Париж. Композиция — строгая дама: сказали «а», скажем и «б». Стало быть, либерте, фратерните… Как же обстоит дело с эгалите? Где тут у вас равенство, месье?

Да нигде. Ни в Париже его нет, ни в других частях света. Время, кажется, отшелушило от старого лозунга эту демагогическую шелуху. «Свобода и братство — равенства не будет», как написал когда-то непрочитанный русский поэт Александр Володин.

И в двух шагах от дорогого парижского кафе немым укором цивилизации стоит суровый маловменяемый клошар с лицом репинского бурлака. И все, что можно тут сделать, — дать клошару несколько сигарет и проследить, чтобы полицейский обращался с ним все-таки как с человеком…


×
Мы используем cookie-файлы, для сбора статистики.
Продолжая пользоваться сайтом, вы даете согласие на использование cookie-файлов.