В Советском Союзе оруэлловскую антиутопию приравнивали к подрывной литературе, «порочащей советский государственный и общественный строй». И не случайно: Океания, в которой разворачивается действие, и ее вождь — Большой Брат — были словно списаны с СССР и Иосифа Сталина (роман вышел в 1949 году). Впрочем, не только. С нацистской Германии, с маоистского (а кое в чем и нынешнего — стр. 27) Китая, с нынешней Северной Кореи — тоже. Стремление правящей партии Океании «лишить половой акт удовольствия», чтобы «половое сношение» подданные рассматривали исключительно как «маленькую противную процедуру вроде клизмы», — это доведенное до абсурдной гиперболы свойство всех тоталитарных режимов, претендующих на абсолютный контроль не только за головой и кошельком, но и за постелью, то есть за сугубо частной жизнью подданных. Даже любовь, секс должны были быть подчинены партии для получения «новой породы людей»: «все браки между членами партии утверждал особый комитет», описывает жизнь Океании Оруэлл.
Нищета, производимая плановым хозяйством под попечением министерства изобилия, и качество пайкового продукта для простонародья тоже были узнаваемо советскими. Нынешнему молодому читателю, в глаза не видавшему ни «джина» калужского разлива, ни сигарет «Прима» погарской фабрики, уже и не объяснить, какой эффект узнавания производил совершенно реалистический пассаж: «Он вытянул сигарету из мятой пачки с надписью «Сигареты Победа», по рассеянности держа ее вертикально, в результате весь табак из сигареты высыпался на пол».
Сила книги была не только в узнаваемой советской бытовухе, но в точно схваченных типологических чертах власти, превращающей человека в «винтик» — существо, практически лишенное разума и даже осмысленной речи, заменяемой «новоязом», на котором возможны только лозунги-«речекряки». Основная масса обитателей нового земного рая доведена до скотообразного состояния «пролов» — бесправных работяг, составляющих нижнюю ступень социальной иерархии. Партия, конечно, утверждала, что «освободила пролов от цепей. Но одновременно, в соответствии с принципом двоемыслия, партия учила, что пролы по своей природе — низшие существа... Тяжелый физический труд, заботы о доме и детях, мелкие свары с соседями, кино, футбол, пиво и, главное, азартные игры — вот и все, что вмещается в их кругозор». К политике пролов приобщать не следует, «от них требуется лишь примитивный патриотизм — чтобы взывать к нему, когда идет речь об удлинении рабочего дня или о сокращении пайков».
Бунт безнадежен. Главный герой книги Уинстон Смит совершает тягчайшее преступление: он позволяет себе усомниться в том, что страна, где каждый шаг контролирует полиция мыслей, где черное называется белым и за любую провинность, особенно за «мыслепреступление», человек попадает в пыточные камеры министерства любви, страна, где история постоянно переписывается, а ненависть к мифическому внешнему врагу (у Оруэлла это — вымышленные Евразия и Остазия, но глаз современного читателя невольно опознает в них и Украину, и Англию, и Грузию, а прежде всего — США) постоянно подогревается, — что вот такая страна и есть модель всеобщего счастья. Мало того, Смит любит и любим, а это одна из самых тяжких провинностей в Океании. Но компетентные органы начеку, как в сталинском, а потом и менее кровожадном брежневском СССР, они выбивают из Смита дурь, и он снова преисполняется любовью к Большому Брату.
В СССР, несмотря на все гонения, роман пользовался бешеной популярностью, составляя значительную часть «самиздата» (см. Книга – приговор), медленно, но верно подтачивавшего советского тоталитарного колосса. «1984» оставался под запретом даже после объявления политики «гласности» (см. Полюбить Большого Брата). И только когда власти осознали необходимость полной «перестройки» — в 1988-м, наконец, был опубликован. Тогда на него почти не обратили внимания, страна жила надеждой, что весь этот оруэлловский кошмар кончился и никогда более не повторится. Напрасно. Роман Оруэлла год от года становится в России все актуальнее. И хотя историки продолжают утверждать, что прошлое повторяется только в виде фарса, жертвам этого фарса нисколько не легче.