Кино знаменито тем, что всегда находится в кризисе. В лучшие годы Бергмана, Антониони, Вайды, Годара, Феллини, Кубрика, Тарковского, Фассбиндера раздавались крики о кризисе. Но ведь в кино и впрямь возникло мало чего радикального после манифеста датской «Догмы» конца 90-х — каждый третий фильм последнего каннского конкурса был снят в ее псевдодокументальном стиле. Между тем Канны привыкли моделировать кинематограф будущего. В этот раз они попытались найти живую энергию (а заодно и спасение) в фильмах своих фирменных — самых известных в мире — режиссеров. И в азиатской волне. В итоге было много интересных картин. Но осталось ощущение, что ты находишься на фестивале конца 90-х, откуда творчески родом многие режиссеры этих Канн, или 2004-го, когда Канны с помощью тогдашнего президента жюри Тарантино уже пытались доказать себе и всем силу новых киноазиатов. Тогда в программе были фильмы «Олдбой» Чхан Ук Пака, «2046» Кар Вая и т.д.
Тем не менее этот фестиваль продемонстрировал как минимум три любопытные тенденции, три любопытных хода, с помощью которых кинематограф пытается стимулировать или, если хотите, симулировать свое движение вперед.
Арт и шок
Одни режиссеры в поисках новых путей ставят на шок и провокацию. Такой далекий от кино, но все-таки родственный ему вид искусства, как арт (в частности, видеоарт), давно считает провокацию, даже в чистом виде, без особого философского или социального подтекста, актуальным артистическим жестом.
Вот и мастера киноискусства полюбили эпизоды, заставляющие зрителя в ужасе возопить: «Только не это!» — а то и выскочить из зала с подступающей тошнотой. Интересно, что еще несколько лет назад каннская программка предупреждала о наличии подобных эпизодов. «Пианистку» Ханеке, «Необратимость» Ноэ, «Что ни день, то неприятности» Клер Дени сопровождали примечания, что фильм не для слабонервных и не для людей с сердечными заболеваниями. Теперь таких примечаний нет. Притом что уже к середине фестиваля стало понятно: почти каждый фильм содержит в себе элементы жесткого секса и наикровавейшего насилия. А чаще и то и другое. Откровенный гомосексуальный трах. Откровенный секс с несовершеннолетней. Кровь из глаз. Перегрызания горла, etc.
Рекорд крутизны, как всегда, установил Ларс фон Триер. В его «Антихристе» зал от ужаса кричал «Ноу!» в тысячу горл, тут же начиная нервно хохотать. Там крупно показаны самые интимные и даже предельно напряженные части человеческого тела. Там одну из них отрезают ножницами (а ведь и не догадаетесь, какую именно. Нет, совсем не то!). Там героиня Шарлотты Генсбур, получившей в итоге приз за лучшую женскую роль, насквозь просверливает дрелью голень своего мужа Уиллема Дефо и вставляет в дыру тяжелый точильный камень с металлической осью, намертво закрутив ее гайкой. А потом, когда выживший муж прячется в звериной норе, отчаянно мочит его лопатой.
Те, кто не любит фон Триера, давно утверждают, будто он творит только провокации. Ваш покорный слуга — поклонник датского мэтра. Но и ему показалось, что тот впервые устроил провокацию ради провокации. Но нет. Задним числом понимаешь, что это фильм с глубоким, тоже провокативным смыслом. Смысл не в том, как думаешь поначалу, что «Дьявол — это женщина». Он в том (как точно сформулировано в предисловии к интервью с Шарлоттой Генсбур в прошлом номере The New Times), что мир сотворил Сатана. Природа — это зверь. А секс — это природа. Официальную историю мироздания, сформулированную религией, радикал фон Триер выворачивает наизнанку. По официальной истории, мир создал Господь, а уж потом в виде змея-искусителя появился Дьявол, соблазнивший Еву телесным. Нет, говорит фон Триер: раз природа изначально телесна, значит, она от Дьявола. А потом уже появился Господь, стал учить морали и духовности в противовес телесности; любви — в противовес сексу; верности в браке — в противовес беспорядочному блуду. Однако!
Я знаю, что ВЫ знаете
Другой каннский ход для преодоления… не будем говорить «кризиса кино», но топтания на месте, можно назвать принципом Тарантино. Он в том, чтобы не гнобить прежние стандарты кино, а, наоборот, с удовольствием играть в них, насыщать заодно с реальной историей человечества невиданными сюжетами, творить небывалый кинококтейль. Тарантино в Каннах был не единственным мастером этого жанра. Но «Бесславные ублюдки» — самое впечатляющее кино, характеризующее такую кинотенденцию.
Все фильмы Тарантино от «Бешеных псов» до «Убить Билла» были путеводителями по истории кино, данью уважения кинематографу прошлого. Но «Ублюдки», действие которых происходит якобы во Франции вроде во Вторую мировую, ставят рекорд. Это дань уважения и вестерну, и фильмам про военные приключения, и реальным военным драмам, и пропагандистской военной сатире, и жанру нуар, и кино 40-х в целом, и антиутопиям, и даже современным клипам. Шокирующих эпизодов, вписывающихся в каннский расклад этого года, тоже достаточно.
Фильм нравится не всем. Но стоит признать, что Тарантино — концептуалист. В «Бешеных псах» и «Криминальном чтиве» он первым придумал киноперсонажей новой людской породы, этаких новоделов, сформированных массовой культурой, которые ощущают и ведут себя не как реальные люди, а как персонажи масскульта, что делает их свято аморальными. Подтекст «Бесславных ублюдков» можно описать так: кинематограф историю всегда перевирал. Так давайте относиться к этому трезво, без обид и честно творить такую историю на экране (даже все еще болезненной Второй мировой), какая нам по вкусу.
Старое, доброе, тоже недоброе
На фоне этих старающихся выглядеть новаторскими кинометаний выигрывают, однако, длинные кинодрамы — с огромным количеством параллельных линий и персонажей. Это третья тенденция фестиваля. Такие фильмы тоже содержат в себе элементы шока или провокации (кровь фонтаном хлещет из перерезанного горла, в лесу находят мальчика-дауна с выколотыми глазами). Но побеждают (в том числе, по мнению жюри) потому, что они прежде всего умные традиционные кинороманы. Может, киномир не ждет таких уж радикальных перемен?
Пожалуй, только давний «Пикник у Висячей скалы» Питера Уэйра порождал такое же количество загадок, как обладатель «Золотой пальмовой ветви» этого фестиваля «Белая ленточка» австрийского классика Михаэля Ханеке. С «Пикником» фильм Ханеке роднит еще и то, что он тоже о провинции прошлого, где начинаются загадочные события: в пуританской деревне на севере Германии вдруг проявляет себя немотивированное зло. Оно как-то связано с общемировым, ведь дело, как не сразу понимаешь, происходит накануне первой истинно жестокой и всеохватной мировой войны. Но это зло, очевидно, адресует и к отдаленным кошмарам XX века. Судя по всему, к кровавым событиям причастны аккуратнейшие на вид дети местного пастора. Им жестоко прививают высокую мораль, заставляя носить на рукаве белые ленточки как символ чистоты и невинности. Но в ответ на агрессию прорастает зло. Факт: именно из этих детей выросли толпы тех, кто в 30-е приветствовал Германию воплем «Зиг хайль!»
«Пророк» Жака Одияра, получивший второй по значению каннский Гран-при, обманчиво выглядит фильмом про тюрьму — что особый киножанр. Именно в нем перерезают горло так, что кровь хлещет фонтаном. Но в итоге он оказывается новаторским «Крестным отцом», современным, без романтики, без литературных клише. Крестный отец при этом — арабский паренек, у которого хватило мозгов, случайно попав в кошмарную (по их, не нашим меркам) тюрьму, объединить интересы враждовавших корсиканской, арабской, итальянской, негритянской мафий. Франция должна бы вздрогнуть. Она, возможно, и вздрогнула, когда Одияру дали только второй, а не первый, как он рассчитывал, каннский приз.
Нового кинематографа нет. Новые кинотенденции — налицо.